Ну вот, опять мы ходим по кругу, вздыхает Холли. Давайте двигаться вперед.
Но никто не собирается двигаться вперед, пока Мел не даст отмашку. Он смотрит на меня. Продолжай, Рей.
А мне больше нечего добавить. Пусть теперь клоун продолжает, скажи ему. Я киваю на Том-Тома, не поворачивая головы.
Мел что-то произносит, но уже совсем беззвучно, одними губами. Холли делает шаг к своему столу, где у нее лежит пульт экстренного вызова. Его положено носить на шее, на шнурке, но Холли, как только входит в класс, всегда снимает его и кладет на стол: показывает, что она нам доверяет. Сейчас она колеблется. Можно нажать на кнопку — но тогда урок закончится, а ей не хочется терять ни минуты. Каждое наше занятие для нее страшно важно, это видно без очков.
Сядьте на место, говорит Холли Том-Тому, который успел встать.
Просто ноги затекли. Том-Том с гаденькой ящеричьей ухмылкой смотрит на Холли, и я замечаю, какая она маленькая в своих мешковатых штанах, и вдруг понимаю, зачем она каждый раз так одевается: хочет спрятать все женское, чтобы выглядеть и чувствовать себя по-мужски или хотя бы по-мальчишески. Чтобы не казаться слабой. Но Том-Том разворачивается ко мне лицом, и становится ясно, что она ничего не успеет: пульт вызова лежит на столе в нескольких шагах от нее, а Мел движется в мою сторону с неожиданной для такой громадной туши стремительностью.
Я еще могу все остановить. У меня для этого есть сотня разных способов — даже сейчас, когда все уже закрутилось. В первые секунды, когда движения еще замедленны, всегда можно как-то изменить расклад, а то и вообще все переиграть. Или это уже потом, задним числом кажется, что в тот момент что-то можно было сделать. Мел с Том-Томом движутся ко мне с двух сторон, и они следят за мной, будто ожидая какого-то знака. Я не даю им знака. Потому что я сам хочу, чтобы произошло то, что сейчас должно произойти. И вот Мел берется двумя руками за мой стол, рывком опрокидывает его, моя голова с размаху стукается об пол, и я лежу с закрытыми глазами. В черноте прямо передо мной кружат электрические искры. Что ж, я хотел этого, и это случилось. Зачем — не знаю.
Ей страшно, от нее даже пахнет страхом. Она опускается на колени рядом со мной и кладет руку мне на голову. Я чувствую ее ладонь и тонкие теплые пальцы, и через эти пальцы на лбу я чувствую все ее тело, в котором пульсирует жизнь. Холли Фаррелл. Ее рука у меня на лбу. Какое же у нас тут хреновое место, если такая простая вещь, как рука на лбу, столько значит.
Я жду, сколько могу. Потом приоткрываю веки. Ее глаза передо мной: тревожные, воспаленные, бледно-голубые. Смотрят прямо на меня.
Все, хватит, говорит она. Поднимайтесь. И идет к двери, навстречу надзирателям.
Занятие сегодня заканчивается раньше обычного.
Глава пятая
Когда Ховард наконец уехал в город, Дэнни отыскал отведенную ему комнату, забрал свою тарелку со всеми причиндалами и вернулся через сад обратно к бассейну. Он обошел бассейн, прикидывая, из какой точки будет лучше простреливаться голубой овал неба. Теперь, когда все разошлись, слышнее стал звон мошкары, висящей в прогретом воздухе. Из щелей между плитами лезла трава, приподнимая мрамор, отчего казалось, будто тяжелые плиты плывут по воде. У края бассейна с одной стороны стояла мраморная скамейка, с другой — скульптурное изваяние головы с круглой трубкой во рту, из которой когда-то текла вода. Судя по недоброму выражению лица и прическе из мраморных змей, это была голова Медузы.
Тяжелый запах бассейна его теперь не беспокоил: он готовился звонить. Конечно, кто-то уже пожимает плечами — какая может быть связь между телефонным звонком и восприятием запахов? И все же связь была. Жизненные обстоятельства Дэнни в Нью-Йорке складывались по-разному, ему приходилось жить в разных квартирах — уютных и хорошо обставленных (чужих), дрянных и обшарпанных (своих). Ни там, ни там он не чувствовал себя дома, и это его немного беспокоило. Но в один прекрасный летний день два года назад, когда он шел через Вашингтон-сквер и одновременно разговаривал по сотовому со своим приятелем Заком, застрявшим где-то в заснеженном Мачу-Пикчу, на Дэнни вдруг снизошло озарение: он понял, что именно сейчас — в этот самый момент! — он чувствует себя дома. Не на Вашингтон-сквер, где толпа туристов, как всегда, пялится на пьяного охламона, свалившегося в пустой фонтан, и не в перуанском Мачу-Пикчу, о котором он, Дэнни, вообще знать ничего не знает, а в двух местах одновременно. Находиться где-то, но не до конца — вот это состояние и было для него домом. Попасть в такой дом куда легче, чем в приличную квартиру: для этого требуется лишь сотовый телефон, или доступ в интернет, или то и другое вместе. На худой конец сгодится и просто намерение перебраться из своего теперешнего обиталища под другую крышу. Лишь находясь в одном месте и думая о другом, он ощущал себя дома. Вот почему зловоние бассейна казалось теперь Дэнни обстоятельством пустяковым и нестрашным, словно оно уже осталось для него позади.