Дэнни: Так вы тут родились?
Я выразилась недостаточно ясно?
Нет-нет, все ясно, я просто хотел уточнить… Но на самом деле Дэнни просто удивился, что Ховард ему ничего об этом не сказал. Значит, вы помните, как замок выглядел… раньше?
Не так жалко, как сейчас, уверяю вас. Все было исполнено красоты. Красоты и совершенства.
А потом, спустя много лет, вы вернулись.
Естественно, я вернулась — после кончины моего супруга. А как же иначе?
Ну, то есть… просто переехали сюда — и все?
Да, переехала, наняла рабочих. Замок же был совершенно заброшенный. Я потратила уйму денег на то, чтобы привести хотя бы эту башню в приличный вид. А через несколько лет явились немцы и собрались устраивать тут отель. Они хотели, чтобы я отсюда съехала. Но я сказала им: я никогда не покину замок! Потому что замок — это я. И все мои предки, жившие тут девятьсот лет, это тоже я. А чья это теперь собственность, мне совершенно безразлично. Вот так.
Мысль о нескончаемой веренице поколений чем-то очень понравилась Дэнни. До сих пор ему казалось, что от его приезда в Нью-Йорк до сегодняшнего дня прошло уже столько времени, что невозможно представить эту длинную непрерывную цепочку дней, которые, нанизываясь один на другой, вытягивались в череду лет. Но эта бесконечно длинная, как ему казалось, череда — ничто по сравнению с веками, о которых говорила баронесса. Думать об этом было приятно.
Дэнни: И что немцы?
Разумеется, они пытались выжить меня отсюда. Присылали какие-то повестки и прочие никчемные бумажки, даже приводили полицию. Я перестала их впускать. Боялась, что они уволокут меня в лес и перережут горло. Говорила с ними вот через это окно.
Она с усилием поднялась и направилась к соседнему окну. Дэнни последовал за ней. Отодвинув щеколду, баронесса распахнула узкую оконную створку.
Взгляните вниз, сказала она. Дэнни высунулся наружу. От заката осталось лишь оранжевое пятно над горизонтом. Сад, подобно черному огромному океану, волновался у подножия башни. Снизу плыл сладковатый запах гнили, но к нему примешивалась струя свежести, принесенная ветром откуда-то издалека. Из стены рядом с окном торчал крюк, с него свисала длинная белая веревка, терявшаяся в густой листве.
Дэнни (через плечо): А веревка зачем?
Баронесса: Внизу к ней привязана корзина. Ко мне ведь приходят горожане, приносят еду и все, что мне нужно. Люди постарше еще помнят нашу семью. Когда мне что-то требуется, я пишу это на бумажке, кладу в корзину, и в следующий раз они мне все это доставляют.
Когда Дэнни отступил от окна, прохлада еще какое-то время овевала его лицо, будто он только что умылся. Значит, вы общались с немцами только через окно?
Баронесса: Они стояли внизу, под деревьями. А я им говорила — она наклонилась вперед, чуть не до пояса высунулась из окна и, не успел Дэнни опомниться, резко, по-вороньи закричала в темноту: Я по-прежнему баронесса. Вы можете признавать это или не признавать, но титул существует. Он пережил века. И с этим вы ничего не поделаете!
Ноги баронессы оторвались от пола. От натужного карканья ее коленки подогнулись, туфли соскользнули с костлявых пяток и болтались на одних носках. Дэнни стоял вплотную, готовясь схватить ее за ноги, если она перевесится наружу.
Баронесса продолжала хрипеть из окна: Думаете, с вами говорит всего лишь одинокая старая дама? Ошибаетесь! С вами говорят короли и графы, Карл Великий и Вильгельм Завоеватель, Фердинанд и Людовик Четырнадцатый — все те, с кем я связана корнями.
Она обернулась, и Дэнни проворно отскочил: еще начнет возмущаться, с чего это он стоит так близко.
Для вас это, разумеется, ничего не значит. У американцев нет такого понятия — благородная кровь, вы там все безродные. У вас старейшая семейная реликвия — теннисная ракетка тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. А у меня в подвале хранится саркофаг тринадцатого века! Зато европейцы в таких вещах кое-что понимают. Мне просто надо было доказать им, что по титулу и по крови я выше их.
Дэнни с трудом сдерживал улыбку — не только потому, что баронесса чокнутая, а ему нравились чокнутые; но потому, что от ее слов в нем что-то начало происходить: в голове закрутились короли, рыцари, конные поединки. Дэнни никогда не верил в то, что все эти люди и события могли существовать по-настоящему, не в книжках или играх. Однако вот же, прямо перед его глазами, — живая женщина, связанная со всеми ними единой цепочкой лет, дней, часов и минут! Эта женщина порождала в нем жадное, почти физическое волнение, чем-то похожее на голод. Ему хотелось, чтобы она говорила и говорила. А он бы слушал.