А есть еще ворота — вон там. Она указывает в окно. Ворота вечером ярко освещены, поверху увиты колючкой. Сбоку снайпер на вышке.
И у вашей камеры тоже есть дверь, говорит она. И у секции. И у душевой. И есть еще дверь столовой, и дверь комнаты свиданий. Скажите, господа, часто вы открываете эти двери — не кто-то другой, а вы сами? Вот о чем я хотела вас спросить.
Что в тюрьме ей раньше работать не приходилось, я понял сразу, в первую же минуту, как только ее увидел. Не по каким-то внешним признакам — тут как раз все ясно: уже не девочка, и жизнь не всегда гладила ее по головке. Но у тюремных учителей внутри и снаружи давно все задубело. А у нее нет. Вот и сейчас — объясняет нам про двери, а сама страшно волнуется, и каждое слово будто обдумано заранее по сто раз. Но главное, она права. Оказавшись в последний раз на воле, я как дурак стоял перед очередной дверью и ждал, пока кто-нибудь ее для меня откроет. Просто не мог вспомнить, как это делается.
Я здесь для того, говорит она, чтобы показать вам дверь, которую каждый из вас сможет открыть сам, — и стучит себя пальцем по лбу. И дверь эта ведет туда, куда вы хотите попасть. Вот зачем я здесь. А если вам это не интересно, то будьте добры, избавьте нас от своего присутствия. Потому что нам оплачивают обучение только десяти человек. И у нас всего одно занятие в неделю, так что я не собираюсь тратить его на идиотские препирательства.
Она подходит к моему столу и смотрит прямо на меня. Я поднимаю глаза и смотрю на нее. Я хочу сказать: слыхал я всякие призывные речи на своем веку, но дверь в черепную коробку — это неслабо. До такого еще надо додуматься. Но я молчу, потому что, пока она говорила, что-то больно дернулось у меня в груди.
Можете подождать в коридоре, предлагает она. Минут через десять мы закончим.
Пожалуй, я останусь.
Мы продолжаем смотреть друг на друга.
Хорошо, говорит она.
Так что когда Дэнни наконец разглядел в своем подвале полоску света и понял, что свет этот выбивается из-под двери, и когда сердце дернулось у него в груди и он шагнул вперед, толкнул дверь и оказался на винтовой лестнице, посреди освещенного лестничного колодца, — я понимаю, как он себя чувствовал. Не потому, что я это он, а он это я, это как раз чушь собачья, так не бывает. Я понимаю его потому, что пока Холли говорила мне про дверь и стучала себя по лбу, со мной что-то произошло. Никакой двери вроде бы не было, точнее, она была ненастоящая. Просто фигура речи, слово, звук: дверь. Но все же я открыл ее и вышел.
Глава вторая
Между этим новым Хоуи и тем, которого Дэнни помнил с детства, может, и угадывалось какое-то сходство, но уж очень отдаленное. Во-первых, этот был блондин. А часто ли бывает, чтобы человек из шатена превратился в блондина? Вот наоборот — сколько угодно: половина девушек, с которыми Дэнни в разное время спал, уверяли его, что раньше волосы у них были гораздо светлее (Ты не представляешь, какая я в детстве была светленькая!), и из-за этого теперь они тратили по ползарплаты на мелирование, пытаясь восстановить свой изначальный колер. Но чтобы темные волосы с годами посветлели — о таком Дэнни слышать не приходилось. Конечно, Хоуи мог их чем-нибудь обесцветить, но на обесцвеченные они не похожи, да и этот новый Хоуи (точнее, уже не Хоуи, а Ховард — это было первое, о чем он сообщил своему кузену, еще до того как заключил его в медвежьи объятия) меньше всего похож на тех парней, что обесцвечивают волосы.
Новый Хоуи был в прекрасной форме. Можно сказать, в идеальной. Никаких жировых наплывов, никакой девчачьей грушевидности. Что это — чудеса липосакции? Специальная гимнастика? Просто время? Кто знает. И наконец, он был загорелый. Последнее сразило Дэнни наповал: тот прежний Хоуи был бледен какой-то особенной бледностью. Не то чтобы он совсем не бывал на солнце, но солнце его словно не касалось, светило мимо. Теперь же его лицо, руки, ноги (он был в шортах защитного цвета) — все покрывал коричневый загар. На загорелых руках выделялись светлые волоски — уж они-то точно были настоящие, какой кретин станет обесцвечивать волосы на руках?
Но основная перемена касалась не внешности. Главное — в Ховарде ощущалась сила. Кто-кто, а Дэнни в таких вещах разбирался: это был один из его многочисленных талантов, обретенных и доведенных до совершенства за годы жизни в Нью-Йорке. Можно сказать, что в совокупности все его таланты составляли своеобразное резюме — написанное, впрочем, невидимыми чернилами, так что иной человек (его отец, например) мог сколько угодно разглядывать это резюме, но видеть перед собой лишь чистый лист бумаги. Войдя в комнату, Дэнни сразу определял, от кого исходит сила, как некоторые по движению воздуха определяют, скоро ли пойдет снег. Если сильного человека в комнате не было, Дэнни тоже понимал это сразу, а когда такой человек появлялся, Дэнни вычислял его раньше, чем тот успевал открыть рот. Иногда даже раньше, чем он успевал войти: тут уже дело было в реакции окружающих, то есть тех, кто находился с ним в одном помещении.