- Так надо было, – он перестал есть. – Если придут и скажут, что Чиа плохо или Страшилищу, не верь и не ходи. С Чиа ничего не случится, если только выставят из крепости, но тогда ее сопроводят к тебе. Брат Тауш проследит за этим. Что касается него, то хуже, чем есть, уже не будет.
- Что с ним? – подпрыгнула Томка.
- Ничего. Все такой же страшный. Куда уж хуже?
- Но ведь живой!
- Не знаю, что хуже: остаться живым и безобразным уродом или уйти на небеса, если обратное преображение невозможно?
- Но Виколот говорил, если он покается…
- Если покается, Братья попытаются сделать все возможное, дабы вернуть ему человеческий облик. Однако, если он в душе чудовище, никакие мольбы не помогут. Мысли отражают суть. Если он - примитивная, себялюбивая скотина, получил то, что заслуживает. В любом случае, прежним ему не быть.
Ошарашенная Тома не могла поверить. Она надеялась, что в Ордене сотворят чудо, волшебство, колдовской обряд, хоть что-нибудь, лишь бы все вернулось на круги своя.
- Но я думала… - она запнулась, увидев заинтересованное лицо Долона. Его приподнятая бровь и хитрая, насмешлива ухмылка задели. – Я думала, что вы что-нибудь сотворите эдакое…
- Тамаа, мы не колдуны, – оскалился он. – Не знаю, что ты думала, но мы не колдуем.
- Точно? – Томка недоверчиво покосилась на него.
- Клянусь Богами! – торжественно поклялся Ло.
- А как же все эти лучи? Пение?
- Это молитва, позволяющая слиться, настроиться на созидание. Больше не скажу.
- А-а! – она неопределенно кивнула головой, и Долон громко рассмеялся:
- Ты такая смешная! Видела бы себя. Как ребенок, которому сказали, что чудес нет на свете.
- Я уже большая! – насупилась Тома.
- Ага, я вижу! – он широко улыбнулся. – Ешь, пока злой колдун не похитил все лепешки.
- Добрая ведьма напекла их столько, что любой колдун подобреет. Особенно, если ему дать с собой немного.
Пока болтал с Тамаа, развеялся. На душе стало легко. И неожиданно понял, что то, чего так опасался, случилось, а он и не заметил, как.
«И что теперь делать? А надо ли?»
Расставались они с тревожным сердцем. Долон не хотел уходить, а Томка не хотела отпускать. Долго стояли в саду, оттягивая прощание, но как не тяни, а расстаться пришлось.
Глава 9
Бокаса носилась по комнате, выкрикивая оскорбления:
- Да кто ты такой, чтобы поучать?! Земляной червяк, зарывшийся от солнца в пыльной библиотеке, и еще смеешь читать нравоучения! Чего сам смог добиться? - как ни старалась сдержать крик, не удалось. И так злилась на выскочку, прилюдно отказавшегося подчиняться, еще и Альгиз явился с поучениями. - Сидел бы на севере. Пользы от тебя никакой: ни положения, ни власти, зато, размазня, гордишься собой!
- Гордился, пока не опозорила! – голос собеседника тоже не был спокойным. Раздражение захлестывало обоих.
- Как в утробе тебя не придушила?
- Не дотянулась, – съязвил высокий, худой мужчина с ежиком коротких светлых волос.
- Ненавижу тебя!
- А я тебя просто стыжусь, – Альгиз покачал головой, склонив ее набок, и уставился на портрет за плечом сестры.
- Убирайся!
С детства ее выводила дурная привычка брата пялиться в одну точку. Встанет с отрешенным лицом, глуповато улыбается и будто не слышит, как на него орет мать. Сейчас ничего не изменилось, если только улыбка стала ехиднее.
Бокаса уже тогда считала его неудачником, обделенным в силе, уме, ловкости, скорости, даже даре и презирала, насмехаясь над медлительностью близнеца, любившего бродить в задумчивости, разглядывать листья, камни, почки, казавшиеся в суровом краю настоящим чудом.
- Как была пустоголовой, так и осталась, – грустно подытожил мужчина.
- Зато ты умный и слабохарактерный. Изобретения заметили, а дальше? – она насмешливо взирала на него.
- Все что имею, достаточно. Более мне нечего желать, – бесстрастно парировал Альгиз и замолчал.
Одно время он верил, сестра сможет понять: само служение и есть - честь, доверие, награда, ответственность. Но это было так давно. Минуло почти тридцать сезонов, а они так и оставались чужими, отвергающими друг друга, как влиятельные камни тайной комнаты.
Стоило Бокасе уяснить, что честолюбия в нем так же мало, как и желания властвовать, стала несносной. Не сдерживаясь, беспрестанно выплескивала желчь и обиду, укоряя в отказе помочь добиться цели ее жизни. Отчего-то сестра была уверена, что знает больше и во всем без сомнения разбирается лучше, чем кто-либо другой. Ее суждения и она сама были безразличны Альгизу ровно до тех пор, пока скудоумная не начала рушить признание и уважение Братьев к нему.