Чаща весов склонялась то в одну, то в другую сторону, но ни один из вариантов ей не нравился. Делать вид, что забыла или простила его попытку избавить от мучений, означало лгать самой себе и искать Долону оправдание. Но и отказаться от него была не в силах. От одной мысли, что они расстанутся, находила такая тоска, что хотелось выть. А как только представляла, что после разлуки Ло будет с другой, готова была накинуться на него и исцарапать лицо. Не одной же ей страдать.
Если бы ей позволили сделать выбор, Томка почти без сомнений отказалась бы от красоты, лишь бы не было тех страшных дней и сомнений в Ло.
«Нужно поговорить. Если замалчивать обиду, ничего не решится. Поэтому сначала поговорю, потом решу, как поступить».
Ей очень хотелось верить, что это он сделал ради нее, от сильной любви, но боялась ошибиться, поверить в то, чего нет. Тома всегда пыталась быть искренней сама с собой и как только осознала двойственность мыслей, сомнения исчезли, и все стало четким и ясным.
«Я не столько его боюсь, сколько обидно, что не уберег! Хочу потрепать нервы, чтобы впредь неповадно было от жалости душить!» - от осознания этого ей стало смешно. Возможно, сказалось перенапряжение последних дней. Тамара рассмеялась громко и от души, а потом так же резко, как начала смеяться, перешла в плачь.
Долон, невзирая на сопротивление, обнял. Из гордости она отталкивала его, а потом смирилась и обняла крепче, прижимаясь к его груди.
- Боюсь я твоей жалости, - пошутила она сквозь слезы.
Ло приподнял ее подбородок и посмотрел в глаза.
- Это было отчаяние, – тихо прошептал он и вышел из хлева, оставив Томку одну.
Тома осталась стоять, обмотанная простыней.
«Помыться бы. Остальное потом. Разговаривать и вести беседы лучше чистой, опрятно одетой и вкусно пахнущей. И, вообще, к другой не отпущу, сама попорчу нервы, чтобы неповадно было так жалеть!» – закипала Тома. Злость всегда приводила ее в чувство. Она стояла в хлеву, лохматая, со свалявшимися волосами.
«И не побрезговал же прикоснуться! – хмыкнула она. – Ладно, за ошибки надо платить, и ты заплатишь нервами. Ведь чем дороже женщина достается, тем больше ее ценят!»
У Томки появился план, согласно которому она хотела влюбить в себя Долона до умопомрачения, ну, или почти до этого состояния.
«Хотя после отчаяния мне только твоего помрачения не хватало для полного счастья! - ехидничала она, но план ей нравился. - Так что готовься к штурму. Тамара Сазонова пленных не берет, разит сразу в сердце! А кто не спрятался, сам дурак!»
Долон видел, как Тамаа вздрагивает от его прикосновений, настороженно смотрит, когда подходит близко.
«Боится меня», - догадался он. Мысль, что она думала, будто он хотел причинить ей боль, давила тяжестью.
Он понимал, что нужно поговорить, объясниться, что это был сумасшедший порыв спасти ее от боли, а не желание избавиться, но он не знал, как начать разговор, и боялся его. Ло не умел и смущался говорить о чувствах. Больнее было от того, что он и так раскрылся перед ней весь полностью, рыдая, как сопливый мальчишка, а она не видела его раскаянья в том поступке.
О Тамаа только и говорили. Цитадель гудела, обсуждая и смакуя подробности произошедшего чуда. Темные, чьи души были, как мрачная дорога без путеводной звезды, считались опасными противниками и коварными людьми, а тут такой дар Богов для темной!
Юные Сестры и отроковицы ужасно завидовали Тамаа, но никто не согласился бы оказаться на ее месте и пройти через то, что сотворила с ней Бокаса, но помечтать о красоте было и им не чуждо. Да и завидовали они не со зла, просто теперь история темной и Брата стала еще более удивительной.
Когда стало окончательно ясно, что Тамаа только хорошеет, и страшное божественное возмездие обошло ее стороной, Старшие пожелали проведать Томку.
Даже слабый, едва пришедший в себя Брат Клахем, как только узнал, какое чудо произошло с темной, загорелся желанием увидеть ее.
- Вам нужен покой и отдых. Что бы ни произошло, ее темнота не рассеялась, но даже намек на обряд признания выведет Ло из равновесия. Он еще слаб. Не надо ломать его. И так все зашло дальше некуда, – заступался Кинтал, чем неимоверно злил Старшего Брата.
Клахем хмурил седые кустистые брови и молчал. После удара он плохо говорил, медленно и неразборчиво, но много думал. О произошедшем, о Братстве, о Долоне и о многом другом. Он все рассчитал, но обычная людская подлость едва не разрушила Орден, и, если бы не Ло, кто знает, чем бы все закончилось?