Марта: Как твое колено?
Болит.
К врачу сходил?
Некогда было.
Знаешь, у тебя там что-то так противно хрустнуло.
Когда? Не помню.
Когда этот жирный кинул тебя через спину, а другой наступил тебе на…
Ладно, ладно. Марта, послушай…
Все, я кладу трубку.
Не надо!
Равновесие начало нарушаться. «Быть дома» для Дэнни означало находиться и тут и там поровну — как на качелях: на этом конце доски ты, а на том другой ребенок, который весит ровно столько же, сколько ты. Быть только тут — недостаточно, но не быть тут совсем (например, если телефонный разговор начинает сильно тебя огорчать) — попросту опасно, будто перебегаешь дорогу перед потоком машин. А этот разговор, кажется, начал слишком сильно огорчать Дэнни. Он возбужденно расхаживал по мраморным плитам.
Марта: Мне сорок пять. У меня уже сиськи обвисли. Господи, да я уже кошек себе завела! И потом, оказывается, в моем возрасте просто оплодотворение в пробирке не помогает, нужна еще донорская яйцеклетка — это значит, я никогда не смогу иметь детей, в смысле собственных детей. А для мужика, особенно молодого, знаешь что главное? Рассеять свое семя. И не надо со мной спорить, Дэнни, это доказанный биологический факт.
Дэнни: Но ты же не хочешь никаких детей! И я не хочу! По мне, если ты не можешь иметь детей, так ничего лучше и быть не может, потому что мне тоже не придется их иметь. Это же плюс огромный!
Марта: Это ты сейчас так говоришь.
Дэнни: А когда еще я могу это говорить? Мы же сейчас разговариваем.
Марта: Ай, да ты сам еще ребенок!
Дэнни замер. Эти слова он готов был слушать бесконечно. Он всегда ждал их и надеялся услышать — сказанные сейчас Мартой, они пронзили его насквозь. Он снова принялся расхаживать по мрамору, но тут нога его за что-то зацепилась, он потерял равновесие — что за… твою мать!.. нельзя же так забывать, где находишься… — и полетел прямо в зловонную пасть бассейна. Отчаянно извиваясь, он все же сумел изменить направление полета и приземлился на краю мраморной плиты, зато весь удар от падения пришелся на левое плечо. От боли у Дэнни на глазах выступили слезы.
Едва слышный голос Марты издали: Эй, что случилось?! Дэнни потянулся правой непарализованной рукой к трубке, которая отскочила метра на полтора в сторону. Голубое небо и темная зелень кипарисов странно качнулись у него перед глазами.
Марта: Дэнни, да что там такое? Ты меня слышишь? Голос у нее был, может, и не испуганный, но встревоженный, это точно. Если бы не плечо, Дэнни был бы сейчас счастлив.
Все в порядке, просипел он. Под мышками и в паху начало пощипывать от пота. Он кое-как сел.
Марта: Что, опять колено?
Все-таки он ей дорог! Дэнни убеждался в этом всякий раз, когда, казалось, все было кончено и он мысленно прощался с Мартой навсегда; а потом, едва надежда возвращалась, Марта опять давала ему пинка под зад. Но бывают моменты прозрения, когда пелена спадает с глаз и человек вдруг видит истину как она есть, — такой момент настал для Дэнни сейчас. Он видел себя рядом с Мартой. В душе его начал воцаряться мир. И именно сейчас в телефоне что-то закоротило, глаз зацепился за какой-то предмет, который Дэнни сначала не узнал, но потом узнал — а, черт! — спутниковая тарелка медленно погружалась в черную жижу бассейна.
Дэнни (хрипло): Нет!
Он вскочил, рванулся к тарелке. Половина ее уже скрылась под водой. Наверно, падая, он случайно задел треногу — или, может, как раз об нее он и споткнулся, из-за нее упал? Надо вытаскивать антенну, срочно! Дэнни плюхнулся на живот и, свесившись как можно дальше над водой и стараясь держать спину, чтобы не бултыхнуться, ухватился за обод тарелки большими и указательными пальцами обеих рук и стал тянуть на себя. Но тут в нос ему ударил невозможный, невыносимый запах чего-то даже не гниющего, а сгнившего и проплесневелого: тут были и перестоявшие в вазе цветы, и зловонное дыхание, и старый холодильник, который давным-давно не открывали, и намокшая овечья шерсть, и тухлые яйца, и послед их кошки Полли (Дэнни шесть лет), и больной зуб, впервые вскрытый бормашиной дантиста, и дом престарелых (у бабушки Берти по подбородку струйкой ползет печеночное пюре), и то место под мостом возле школы, где темнели вонючие гадкие кучи, и мусорная корзина у мамы в туалете под раковиной, и школьная столовая, куда он входит впервые, — все запахи, от которых Дэнни когда-то мутило или тошнило, вдруг бросились ему в нос, когда он свесился над краем бассейна, те самые запахи, которые хоть раз заставляли его задуматься (пусть ненадолго) о том, какая это зыбкая и хлипкая штука, жизнь, и как сквозь эту хлипкую штуку проступает совсем другая штука — огромная, темная, странная.