— Так, теперь на корточки и подпрыгивать.
— Что?
— Вы слышали что. Я сказала, сесть на корточки и подпрыгивать.
— Зачем?
— Вы отказываетесь выполнить мое требование?
— Я просто спросила зачем.
— Я не обязана отвечать на ваши вопросы.
Я подпрыгиваю — и сразу же понимаю зачем: чтобы все недозволенное, что может быть спрятано у меня внутри, выскочило наружу. Мои груди трясутся вверх-вниз, из-под мышек течет пот. Я начинаю бояться, что у меня внутри окажется что-то запрещенное, что-то совершенно ужасное, а я даже не догадывалась, что оно там есть. Мне хочется остановиться, чтобы это ужасное не вылетело прямо на пол, но женщина говорит мне, чтобы я продолжала, — наверно, замечает мое беспокойство. Или наказывает меня за дурацкие вопросы. Или просто развлекает мужчин, стоящих у нее за спиной. И я продолжаю.
В детстве я сочиняла рассказы. Они били из меня ключом и никогда не иссякали. В моей голове постоянно звучал голос, который их нашептывал. У нас с этим голосом была своя тайна: мы знали, что когда-нибудь я отсюда уеду и сделаю что-то необыкновенное. И все-все про меня услышат. Необыкновенных людей у нас в городе было совсем немного, но они были: одна фигуристка, один актер. Когда они заезжали на пару дней домой, весь город волновался и гадал, в какой ресторанчик и на какую благотворительную вечеринку они пойдут. Учителя в школе думали, что я особенная. И мама так думала. «Девочка моя зеленоглазая», — говорила она.
Моя главная ошибка была в том, что я слишком торопилась, хваталась за первое попавшееся: выскочила за Сета — рок-звезду, завела ребенка. Я всегда чувствовала себя особенной и была уверена, что уж это-то точно останется при мне, а про остальное кто знает — вдруг упущу.
А к тому времени, когда я поняла, как все скверно — Сет, передравшись со своей группой, скрывался по нескольку дней, я одна кувыркалась с двумя детьми, — когда поняла, в какую яму угодила, было поздно. У меня уже были две девочки, муж-наркоман и всего год местного колледжа за плечами. И я по-прежнему жила в двадцати минутах ходьбы от того дома, в котором родилась и выросла.
Тогда я решила попробовать мет — вместе с Сетом. Я знала, что это плохо; но я так устала вечно его пилить, просить, умолять, беситься, швырять памперсы ему в лицо, когда он появлялся на пороге. Захотелось опять оказаться с ним по одну сторону. И однажды днем, когда обе девочки спали, мы закурили вместе — о боже, как только я начинаю об этом вспоминать, каждая жилка во мне трепещет, и я вся превращаюсь в одно-единственное желание — еще, еще! Был потрясающий секс, я трахалась с Сетом как ненормальная, впервые за много месяцев, и не останавливалась, даже когда девочки проснулись, захныкали и стали стучаться в дверь. Потом смотрела в окно на пробудившийся мир: деревья в листве, небо в облаках. Я снова была особенная, лучше всех. Теперь мы с Сетом справимся, думала я. Голос, звучавший когда-то у меня в голове, снова нашептывал мне истории — так много, что некогда было записывать, и невозможно было даже отличить одну от другой.
А дальше начались кошмары — обыски, аресты, смерть Кори, черная пустота месяцев на больничной койке, — после них мне довольно было того, что я не умерла, что я чистая, что мне вернули моих девочек. Я двигалась теперь осторожно, словно мир сделан из стекла. Пошла работать в колледж, получила бакалавра, поступила в магистратуру. И все складывалось прекрасно — незаслуженно прекрасно, я хорошо это понимала, — но было ли в том счастье? Не думаю. Облегчение — да. Везение — о да, еще какое. Но счастье, казалось мне, бывает только от мета, а к этому я не собиралась больше возвращаться, ни за что, ни при каких обстоятельствах. И если это означало, что мы с моим счастьем разминулись навсегда — значит, навсегда.
А потом появился Рей. И оно вернулось. Оно было как радость, которая в детстве пронзает тебя насквозь — как позже, когда вырастаешь, пронзает желание: радость просто оттого, что Рождество, что можно сделать сок из порошка, что разрешили поиграть в шалаше. Я чувствовала эту радость всю неделю, готовясь к очередному занятию. Я снова начала читать: два-три дня — книжка. В обеденный перерыв я всегда садилась за свой любимый столик под деревьями и слушала наплывающий волнами гул автострады. И сквозь этот гул, сквозь эти волны пробивался голос, пока далекий и неясный, я даже старалась не обращать на него внимания, чтобы не спугнуть, — но это был все тот же знакомый голос, и он снова нашептывал мне истории.