Только что было жарко, пот заливал глаза, но вот уже повеяло могильным холодом, закололо ледяными иголочками кожу на лице. Сквозь нараставшее могучее гудение пролился новый, чудный звук, зародыш многоголосого величавого песнопения, он становился все сильнее и сильнее, разрастаясь, охватывая и проникая: все уже было полно им.
Пол трясся под ногами не переставая, стены шатались, как бумажные. Один за другим люди валились на пол вместе со скамьями, не умея противостоять всесокрушающему, как казалось, напору немыслимой стихии.
Иван не выдержал и закричал, но не услышал своего крика. Самый воздух сотрясался и рушился: оставалось ждать лишь миг до того, как небеса рухнут на землю, раздавив всех живущих на ней.
Но вот последним аккордом прозвучал жуткий грохот. Иван подумал, что земля разверзлась и поглотила все, что на ней было, — просто из милосердия. Он ожидал падения в бездну, но наступила невероятная тишина.
Не веря в долгожданное безмолвие, люди не решались подниматься на ноги. Ползли долгие секунды томительной тишины.
Ивану надоело валяться на давно не метенном полу, и он первым поднялся, стараясь не кряхтеть и не охать. Следом за ним стали подавать признаки жизни и остальные.
Иван поднял скамью и сел на нее — ноги предательски подрагивали. Рядом с ним почти повалился фон Кугельсдорф.
И тут снова послышался сильный шум. Глухой рокот, словно рассерженная волна накатывалась на океанский берег… он сейчас был неприятен, в нем таилась угроза — но угроза не мистическая, не леденящая кровь запредельным ужасом, а вполне осязаемая… и человеческая.
Иван посмотрел на профессора. Тот отвел глаза, щека у него дернулась. Потом он сказал задумчиво, без тени испуга:
— Ну вот и все. Стены Иерихона пали. Город взят штурмом.
Рядом с ними на скамью, кряхтя, уселся Кляйн.
— Ну и что мы будем делать дальше? — задал он свой стандартный вопрос.
Профессор перевел взгляд на него.
— Ждать, — как бы нехотя сказал он. — Все жители города, от стариков до грудных младенцев, будут убиты. Не тронут только тех, кто находится в этом доме.
— А кстати, почему победители окажутся столь благосклонны к хозяйке этого отеля? — спросил Кляйн. — У нее какие-то особые заслуги?
— Вот именно, — усмехнулся профессор и покосился на Ивана. — В доме этой блудницы, — Иван слегка дернулся, — нашли убежище разведчики израильтян… они спрятались от местной стражи на крыше.
— А-а, — понимающе протянул Кляйн. — Значит, у нее здесь явка… и надежная крыша для шпионов.
— Точно так, — снова усмехнулся профессор.
— Она что же, профессиональная разведчица? — деловито спросил оберштурмбаннфюрер.
Профессор помотал головой и с усмешкой бросил быстрый непонятный взгляд на Ивана.
— Профессия у нее как раз другая, — сказал он, — хотя тоже очень древняя и разведке во многом родственная… не дергайтесь вы так, дорогой барон, дело житейское… вас тут случайно кое-кто Сыном Неба не называл?..
Иван играл желваками на скулах, но пока молчал — потому, наверное, что надоедливые голоса опять пришли к нему в гости.
— И что же потом случится с этой… э-э… нашей хозяйкой? — спросил Кляйн слегка презрительно.
— О-о, это интересная история… У нее все будет хорошо: благодаря своим незаурядным качествам она вскорости займет очень высокое положение среди тех, кто разрушил ее город… остепенится, заведет детей… И вы знаете, господа, говорят, что даже сам великий царь Давид — один из ее потомков! — сказал профессор почему-то очень серьезно.
— Кто бы мог подумать, — пробормотал Кляйн.
Иван молчал. Ему не понравились серьезность профессора и его косые взгляды.
Ивану вообще переставало нравиться многое. Начались, понимаешь, какие-то недоговоренности, какие-то намеки… да за кого его здесь принимают? Избранники… потомки…
Он вдруг подумал, что внизу никого, кроме их группы, не было, хотя на постоялом дворе народу находилось немало. Тут он услышал скрип ступеней на лестнице, хотел обернуться, но в этот момент распахнулась входная дверь.
В помещение с ревом ворвались солдаты, захватившие город.
Их было много: ощеренные, озверевшие люди с окровавленными мечами и короткими копьями в грязных от пота, крови и пыли руках. Диким торжеством победителей и жаждой немедленного убийства пылали их лица…
Немцы повскакали с мест, отступая от угрожающе наставленных на них копий. Краем глаза Иван увидел, как Кляйн с исказившимся от лютой ненависти лицом бросился на солдата, уклонился от неверно направленного меча, одним ударом сбил израильтянина с ног, вырвал у него меч и занес его над головой поверженного. Крик ярости вырвался из десятка глоток, на Кляйна бросились со всех сторон.
Эсэсовцу оставалось жить доли секунды, как вдруг раздался громкий уверенный голос, который заставил всех замереть.
— Остановитесь!.. Опомнитесь, несчастные!.. Или вы не видали червленого шнура на этом доме и не знаете, что его охраняет Иехошуа бин Нун и сам Бог Израилев?!.
Все замерли, глядя на простершую руки Рахав. У Ивана даже дух захватило, до того она была прекрасна. Темное пламя.
Затем кто-то выбил из руки Кляйна меч, и эсэсовца притиснули к стене, приставив ему копье к горлу. Вперед выступил один из солдат, очевидно, командир.
— Мы видели знак на твоем доме, — прорычал он, — и мы знаем, что он означает. Мы выведем тебя и тех, кто находится под крышей твоего дома, прочь из проклятого города… но этот человек, — он указал мечом на несдержанного оберштурмбаннфюрера, — этот человек напал на нас, и пусть теперь вождь сынов Израиля великий Иехошуа бин Нун решает, как с ним поступить… И вы пойдете с нами, — повысил он голос, обращаясь к остальным немцам, — расскажете, кто вы такие… не стоит ли истребить весь ваш поганый род…
Под злобными взглядами солдат Ивана и немцев вывели на улицу. Пока они ждали, когда выведут всех остальных из дома Рахав, Иван осмотрелся по сторонам.
Крепостной стены не было — то есть совсем. Вместо нее громоздились обломки битого камня, щебень, беспорядочные груды мусора и пыли. Прах покрывал землю, и непонятно было, как уцелел приютивший их дом: все вокруг было уничтожено.
Над городом поднимались угрюмые столбы жирного черного дыма. Откуда-то еще доносились слабые крики, плач, рев домашней скотины, но было ясно, что самого города больше нет.
Пахло горелым мясом, кровью, каменной крошкой, древесным пеплом… пахло весной, жарким южным преддверием лета. Природе было наплевать на войну: сколько весен пахло кровью, сколько еще будет пахнуть…
Из дома Рахав стали выходить те, кто там еще оставался, — престарелые родители хозяйки, ее братья, какие-то женщины с маленькими детьми на руках; испуганные, плачущие, жмущиеся друг к другу, одинокие и потерянные среди пепла и крови, среди бессильных останков и руин родного им города, в одночасье ставшего заброшенной могилой их соотечественников, друзей и близких.
Старший солдат махнул мечом, подавая команду, и кучка людей в окружении завоевателей побрела прочь от покинутого убежища.
Позади затрещало и загукало. Иван обернулся и увидел, как из окон дома Рахав, подожженного солдатами, с воем вырвались языки веселого пламени, поднялись ввысь; столб дыма слился со множеством таких же. Дым, прах и огонь — ничего больше не осталось там, где был Иерихон…
По какой-то причине они не сразу вышли из города, хотя дом Рахав и стоял прямо возле обломков разрушенной стены. Чем дальше двигалась скорбная процессия спасенных, тем явственней становились тихий плач и стоны шедших с Рахав. Дух жестокой резни, тяжелые испарения скотобойни витали над горячими развалинами…
С расчетливой жестокостью израильтянами было уничтожено все. Заколотые, зарезанные, затоптанные мужчины, старики, женщины, дети валялись между сожженных, освежеванных, плавающих в жидкой грязи и навозе туш домашней скотины. Душный запах крови пропитал все: кровь превратила сухую землю в болото. Тучи зеленых мух, тяжело гудя, спускались с небес и жадно облепляли ненужное мясо, и тень их повелителя чувствовалась где-то невдалеке.