Великая битва Запада с Востоком началась.
Впереди персов во весь опор мчались колесницы; укрепленные на них большущие ножи бешено вращались, сверкая на солнце. Но это еще не была настоящая атака: Иван увидал, как понявший это Александр стал уводить свою кавалерию вправо, стараясь устранить недостаток построения своих войск — фронт македонян оказался короче фронта противника.
Персы тоже это видели, и части их скифской и бактрийской конницы понеслись вперед, стремясь опрокинуть правый фланг Александра и зайти македонянам в тыл. Вслед за этим вся персидская армия двинулась вперед.
Во весь опор мчащиеся колесницы первыми достигли македонских порядков. Находившиеся перед фронтом легковооруженные пехотинцы и лучники стали осыпать колесницы градом дротиков и стрел, стремясь поразить лошадей и возниц; вот уже одна колесница на полном скаку перевернулась, захрустели ломаемые хребты лошадей, возница и стрелок попытались соскочить — но тут же были затоптаны другой повозкой, которая сейчас же и сама перевернулась; отлетело колесо, оборвались постромки, и лошади мчатся дальше, а люди уже зарублены и корчатся в красной пыли; вот македонянин-пращник не успел увернуться, и его перерезало пополам страшной косой, и обе половины тела взлетели высоко вверх…
Колесницы наконец врезались в фалангу. Обученные воины моментально расступились, и повозки стремительно промчались сквозь строй, давя и калеча нерасторопных. Срезанные, точно золингеновской бритвой, головы, распоротые — кому как повезло — тела остались лежать на сухой земле, но фаланга уже снова сомкнула свои ряды, а потерявшие ход колесницы захвачены стоявшими в тылу. Педзетайры-фалангисты опустили копья и двинулись вперед.
В это время огромная свирепая масса персидской конницы с диким воем обрушилась на левый фланг македонян. Началась рубка. Фессалийской и союзной кавалерии там было намного меньше, и, несмотря на свою отчаянную храбрость, греки стали постепенно подаваться назад.
Страшный рев несся над равниной. Парфяне, саки, мидяне, составлявшие правый фланг персидских войск, бились свирепо и жестоко. Хруст, вопли, лязг железа, ржание лошадей… перемешавшиеся в один неразличимый в деталях хаотический вихрь белых, темных, вороных и пыльных пятен люди и лошади — сила против силы, страх против отчаяния, ненависть против бешенства, — все это было таким глупым и неуместным под безмятежным высоким небом…
Как часто бывает, большинство начало брать верх. Решив дорого продать свои жизни, фессалийцы бились остервенело, но часть особенно ретивых персов уже прорвалась в тыл македонян, к обозу. Внезапно там раздались громкие крики и засверкали клинки: это персы, взятые в плен ранее, напали на охрану лагеря и перебили ее. Их подоспевшие компатриоты-всадники довершили дело. В македонском тылу началась резня. Персы спешили грабить обоз.
Иван чувствовал, что судьба македонской армии повисла на волоске. Хоть составлявшие ее солдаты и были лучше вооружены и обучены, противник был слишком многочислен. Если Дарию удастся развернуть все свои войска и окружить Александра, то для последнего это будет означать только одно: поражение и смерть.
Но божественный полководец отнюдь не считал, что битва проифана. На левом фланге противника скифы слишком увлеклись маневрами и схваткой с легкой кавалерией македонян и немного сдвинулись, образовав разрыв между собой и центром персидской армии.
Это был решающий момент битвы.
Александр вскочил на Буцефала. Иван хорошо видел македонского царя. Огромный воин в железном шлеме, блестевшем на солнце действительно необычайно ярко, в развевающемся плаще, с мечом в вытянутой в сторону противника Руке, повел своих верных «друзей»-гетайров навстречу победе или бесславной гибели — что они добудут в бою…
В это время фаланга македонян билась с пехотой противника. Сметя передние ряды персов, педзетайры лицом к лицу столкнулись с «бессмертными» — гвардией Дария, — и греческими наемниками, единственными в персидской армии солдатами, которые могли хоть что-то противопоставить страшному удару фалангистов. Закипела сеча: никто не хотел отступать ни на шаг.
И тут Александр со своими дружинниками обрушился на персов. Левый фланг пехоты противника оказался неприкрытым, и щитоносцы-гипасписты в сомкнутом строю бросились на врага.
Иван бежал вместе со всеми. Пот из-под шлема лился на глаза, тяжелый щит оттягивал руку, меч в общем-то только мешал. Было немного дискомфортно: Иван привык к несколько иной войне. Правда, здесь правила были попроще — бей-руби, вот и вся хитрость. Чем ты здоровее, чем дольше можешь таскать на себе груду боевого железа, тем больше шансов выжить. Если, конечно, стрела не достанет… или еще что не случится.
Внезапно Иван увидел летящий прямо в лицо дротик. Иван успел уклониться, услышал за спиной чей-то вскрик и вдруг оказался в самой гуще схватки.
Боевой инстинкт — это инстинкт, тренированное тело само знает, что делать. Отбив щитом чей-то удар, Иван увидел перед собой ощеренное лицо врага и наотмашь рубанул пониже черной густой бороды. Отрубленная голова отлетела в сторону, в глаза брызнула чужая теплая кровь. Мир стал красным. Мотнув головой и заревев, Иван бросился вперед, рубя направо и налево.
Мозг уже не соображал — на это не было времени. Иван был воином, и все его тело стало походить на тугую пружину, которая сжималась и разжималась без остановки, потому что любая остановка или пауза грозила немедленной смертью. Смерть была везде: от нее надо было уклоняться, но с нею надо было дружить, дарить ее милосердно, ведь гибель врага — это милосердие, единственная благость боя. Смерть была повсюду — как союзник, как утешитель, как друг и драгоценность. Мир кувыркался в стройном постоянстве: он был то светлым, то темным, то узким, то широким, а то мог застыть, как капля янтаря, в которой завязли букашки-враги, и их надо было поскорее познакомить с союзницей-смертью, а потом забыть о ней и о них. Ведь смерть — всего лишь пустота, так же как и жизнь. Разбить янтарь — вот что было главным в тот момент.
Внезапно Иван опомнился, осознав, что видит только спины бегущих. Он пробежал еще несколько шагов, споткнулся и чуть не упал. Рядом, тяжело дыша, остановился гипаспист и тут же со стоном опустился на колено.
Иван посмотрел на него. Щека солдата была разрублена, клок мяса свисал, держась лишь на лоскуте кожи, что придавало немцу — а Иван с трудом узнал в нем одного из эсэсовцев — какой-то недоеденный, что ли, вид.
Иван отвел глаза и выпрямился, оглядевшись.
В густейших клубах пыли почти ничего не было видно: казалось, сплошная мутная стена возникла между небом и землею, скрыв солнце и наполнив мир тошнотой пролитой крови. Зыбкие тени колыхались вокруг, изломанно кривляясь в обычной пляске смерти. Земля дрожала; звон оружия и обвальный яростный крик, исторгнутый десятками и сотнями тысяч глоток, продолжали угнетать рассудок неистовым безвременьем сражения. Битва продолжалась.
Но вот персы дрогнули. Не выдержав натиска гипаспистов и конных дружинников Александра, Дарий со своими отборными войсками сначала подался назад, а потом побежал — все быстрее и быстрее, совсем потеряв голову, в панике бросая все — оружие, обоз, свою многочисленную семью… Охваченный животным ужасом, царь персов нахлестывал лошадей, желая лишь одного: как можно скорее оказаться дальше от проклятого места, где погибала его армия, погибала слава Персии, погибала великая империя Востока, пораженная в самое сердце страшными македонскими сариссами и втоптанная в кровавую пыль конницей божественного Александра — великого царя Запада…
Александр не стал сразу преследовать Дария — сражение еще продолжалось. Он повернул своих конников на помощь Пармениону, командовавшему левым флангом, и зашел в тыл персам. Дикий вой пронесся над гигантской равниной: окруженные персы поняли, что брошены своим царем и обречены на скорую смерть. Измученные фессалийские кавалеристы, увидав, что к ним на выручку идет сам Александр, воспряли духом, и в считанные минуты противник был изрублен в клочья: пленных здесь почти не брали.