Обмирая, как в кошмаре, Иван смотрел на невозможного персонажа, чувствуя, что уже не сомневается в абсолютной нереальности происходящего. Шутки, похоже, закончились: Иван явственно обонял запах керосина, витавший над его личным делом…
— А это, — профессор сделал широкий жест рукой, — господин…
— Кляйн, — проскрипел эсэсовец. — Оберштурмбаннфюрер Генрих Кляйн.
Он встал со стула, и все его портупеи с сапогами заскрипели в унисон с голосом хозяина.
— Герр Кляйн, — произнес профессор, — занимается тем, что…
— Подождите, профессор, — перебил его эсэсовец. — Я сам. Он подошел к Ивану, измерил его холодным взором и заговорил:
— Я занимаюсь тем, что отвечаю за секретность экспериментов, проводимых лабораторией профессора фон Кугельсдорфа. Я по мере сил борюсь с врагами нации и фюрера, со шпионами и диверсантами, но, — он поднял палец, — честным немцам бояться меня нечего. Вы будете отвечать на мои вопросы… Так?
— Да, — чуть ли не прохрипел Иван.
— Отлично, — удовлетворенно кивнул Кляйн. Он заложил руки за спину и некоторое время ходил по комнате. Потом вдруг резко повернулся и в упор спросил у Ивана по-французски:
— Ваше имя? Чин? Задание?
Придумал бы что-нибудь поновее, разозлился Иван. Что за шуточки, в самом деле? Ротмистр задрипанный. Жандармская морда.
— А почему по-французски? — задал он резонный вопрос. — Я что, похож на лягушатника? В моем лице есть что-то гасконское?
— Вообще-то нет, — несколько недоуменно произнес Кляйн.
— Тогда в чем же дело?
Немец не ответил. Создалось впечатление, что он желал бы почесать в затылке.
— А кто же вы тогда такой? — в затруднении спросил он. — Американец? Англичанин?
Иван укоризненно смотрел на него.
— Неужто поляк? — в священном ужасе проговорил Кляйн.
— Еще скажите, что я русский, — печально молвил Иван.
— Ну, это уже чересчур, — хмыкнул оберштурмбаннфюрер. — Я такого говорить не собирался…
Он сокрушенно покачал головой, а Иван в это мгновение с ужасающей отчетливостью понял, что все это — не шутка, не розыгрыш и не бред, а самая что ни на есть реальная реальность — какой бы странной и страшной она ни казалась, — и что в этой реальности ему предстоит находиться неизвестно сколько… и кто знает, чем все здесь происходящее может для него; да и для других, закончиться… и закончится ли вообще.
— Итак, — произнес Кляйн жестко. Взгляд у него был холодный и цепкий. — Шутки в сторону. Я понимаю, что вы не шпион. Однако кто же вы в таком случае?
Надо что-то срочно придумать… Эти двое- вовсе не простаки и не дураки. Но что у них на уме? Что это за лаборатория такая? Вот гнусная машина: надо же было ей так взорваться…
— Я… Я не знаю… Я не помню… господин оберштурмбаннфюрер… Взрыв… да, взрыв, а потом…
Профессор и эсэсовец выжидательно смотрели на него.
— Какой сейчас год? — выпалил вдруг Иван, пытаясь приподняться.
Кляйн и фон Кугельсдорф быстро переглянулись.
— Одна тысяча девятьсот сорок третий, — сказал профессор. — Седьмое мая.
— Вы думаете, он на самом деле ничего не помнит? — вполголоса спросил Кляйн. Профессор дернул плечом.
— Вполне может быть, — пробормотал он. — После такого взрыва… Вы офицер СС? — вдруг спросил он.
Иван сначала не понял, а потом чуть не подскочил на кровати. Ну конечно! Татуировка с номером группы крови под мышкой…
— Да, герр профессор, — как бы в полузабытьи с трудом проговорил он. — Гауптштурм… Нет, не помню! — воскликнул он с душевной мукой в голосе, заведя глаза на черную фуражку Кляйна.
Немцы опять быстро переглянулись.
— Но хоть что-то вы должны помнить? — раздраженно спросил Кляйн. — Где вы служили? В какой части? Что это было — полевая часть или какое-нибудь ХОЗУ?
Иван смотрел на него, лихорадочно соображая.
— Нет… К пятому управлению я не имел отношения, хотя генерала Поля помню…
— А что еще? — быстро спросил Кляйн. — Гестапо? Разведка?..
Как же, забудешь такое — Броневой с котом Матроскиным, зло подумал Иван. Все двенадцать серий…
— Нет, — ляпнул он наобум. — Корабль… холодно…
Кляйн с профессором переглянулись снова — на этот раз прямо-таки потрясение.
— Не может быть, — хрипло произнес Кляйн. — Как же так…
Было видно, что Иван попал в точку — неизвестно какую, но зато очень метко. Снайперски попал — угодил в десятку. И что его угораздило — про какой-то там корабль?..
— Ну?.. — крикнул эсэсовец. — Какой корабль? Отвечайте же!..
— Да не помню я! — взмолился Иван. Какие-то странные мысли полезли ему в голову. — Крейсер… нет, большая подводная лодка… Мы плыли… долго… потом лед, лед везде-в море, на суше, повсюду только лед, и странный запах, и разноцветный дым… все горит, и земля, и вода… а потом взрыв — и я здесь…
Иван умолк, потом перевел дух. Ну и наговорил он. Ой несдобровать, ой засада…
Профессор и Кляйн молчали. Иван чувствовал себя очень неуютно под их сверлящими взглядами.
— Ну ладно, — разлепил губы Кляйн. — Это легче… проверить. Я займусь этим. Но все равно — вы поступаете в наше распоряжение, будете задействованы в нашем проекте.
— Именно так, — поддакнул профессор. — Вы ведь готовы служить фюреру и рейху?
— Я — солдат фюрера и великой Германии, — отчеканил Иван, мысленно матерясь. — Как только я буду в состоянии держать в руках оружие, я хочу, чтобы меня направили туда, где трудно, туда, где я смогу принести наибольшую пользу…
— Этот момент очень скоро настанет, — несколько зловеще, как показалось Ивану, произнес Кляйн. — Вы сумеете проявить себя на поле битвы…
— Скоро? — очень радостно произнес Иван.
— Скоро, — подтвердил эсэсовец.
— Ну, не так чтобы очень, — вдруг вмешался профессор. — Вы еще здесь полежите…
— А что такое? — недовольно спросил Кляйн. — Он же здоров как бык. Да у меня и в спецгруппе таких здоровяков нет!
«Спасибо на добром слове, — кисло подумал Иван. — Хоть что-то приятное здесь можно услышать…»
— Здоров-то он здоров, — проговорил профессор, — но все-таки… все-таки надо немного подождать…
— Сколько? — немедленно спросил Кляйн.
— Ну… денек хотя бы.
Иван поперхнулся.
— Пока немного введу его в курс дела, — продолжал профессор, — а потом можно будет и отправляться.
— Куда? — чуть было не закричал Иван. Немцы посмотрели на него.
— Узнаете, — коротко сказал Кляйн. — Со временем все узнаете. Фронт и передний край теперь для вас — здесь. Зиг хайль!
— Зиг хайль, — уныло пробубнил Иван.
Кляйн кивнул ему, кивнул профессору, повернулся и, поскрипывая амуницией, вышел вон.
Иван посмотрел на Кугельсдорфа. Профессор, набычившись, глядел на своего пациента. В пустоте его глаз вспыхивали и гасли темные искры.
Ивану показалось, что его тело становится легким, совсем невесомым: оно послушно выполняло волю ветров, разгуливавших по Вселенной и сбивающих с толку планеты и солнца. Кровать, на которой он лежал, плавно повернулась вокруг своей оси, осторожно поднялась в воздух и направилась в далекое путешествие, подобно тому самом кораблю без руля и без ветрил. Бездна сменяла бездну; путь был далек, и требовался отдых: и он наступил, этот долгожданный отдых, когда Иван закрыл глаза, и бесконечны ласковый сон принял его в свои объятия, обещая тишину, пустоту и неспешную ласку временного покоя.
В том же самом сне ему привиделось, что его накорми ли, напоили и вообще всячески за ним ухаживали, исполняя любую прихоть и каждое желание. Это не показалось ему раем, потому что, наверное, не бывает рая для одного Ивана: но все же это был настоящий отдых.
Так продолжалось очень долго: Иван наслаждался неожиданным покоем, которого так мало он видел на своем веку… разве что только во сне. Однако сон есть сон, пуст даже сквозь кровь и пыль, поэтому Ивану это скоро все надоело, и он был рад, когда почувствовал, как кто-то трясет его настойчиво за руку.
Он посмотрел на трясуна. Это был, разумеется, профессор. У Ивана вдруг мелькнуло странное ощущение, что фон Кугельсдорф знает его давным-давно, что они встречались не раз и не два, что профессор что-то хочет ему сказать и вообще чего-то от него, Ивана, ожидает — какого-то действия, ожидает с неимоверным упорством, терпеливость» и уверенностью.