Италики, действительно, были недовольны тем, что оказались отрешенными от дел города Рима, что их территориям грозила опасность быть заселенным римскими колонистами вследствие аграрных законов, и восстали в 91 году до н. э. Старая ненависть запылала снова. Наиболее ожесточены были племена самнитов, которые основали столицу с символическим названием Италика, они пытались перетянуть на свою сторону жителей Кампании и этрусков. Страх заставил римский нобилитет пойти на уступки, ранее отвергавшиеся. Союзническая война закончилась в пользу Рима, и Италия из этого вышла изменившейся: старый город-государство шел по пути превращения в народ, итальянский народ. В целом в муниципиях, отныне организованных по образцу метрополии, на всех жителей распространялось римское гражданство: если гражданин, находясь вдали от столицы, фактически не пользовался предоставленным правом, то он всегда мог туда поехать по своей надобности, принять участие в выборах и голосовании законов и, таким образом, повлиять на происходящие события. Именно так и будет происходить в эпоху Цицерона.
Рим сотрясают все новые волнения. После завершения Союзнической войны открывается эра гражданских войн, которые закончатся только с диктатурой Октавиана и возникновением империи. Эта борьба принимала разные формы и была полна перипетий, однако цель ее оставалась неизменной и не зависела от главных действующих лиц. Речь идет о борьбе между социальными группами и конкретными людьми за пользование огромными владениями, которые присвоил себе город, вопрос состоял в том, в чью именно пользу она решится. За три четверти века Рим прошел через болезнь роста; олигархический полис, уже расшатанный Союзнической войной, расширяется до масштабов империи. По этой причине государственный аппарат должен был стать гибким или радикально измениться, и похоже, именно это и повлекло за собой серьезные и многочисленные столкновения. Можно видеть, что с приходом среднего класса, разбогатевшего за счет торговли — после Союзнической войны именно это характерно для новых граждан, происходивших из итальянских городов, — и сбора налогов в провинциях, появляются новые интересы. Количество вольноотпущенников и перегринов[74] проживающих в Риме, непрерывно увеличивается — было бы трудно не принимать в расчет эту бурлящую массу, подстрекаемую недовольными. История этого периода, богатая конфликтами между отдельными людьми, плодовитая на героев и живописные эпизоды, тем не менее представляет собой монолит: старый мир трещит по швам, традиционные учреждения больше не выдерживают огромной тяжести империи и, вопреки колебаниям, которые в какой-то момент приостанавливают эволюцию, медленная работа продолжается тайно, неудержимо, пока машина окончательно не приспособилась ко всем новым потребностям.
Первый эпизод гражданских войн представлял собой борьбу между Марием, предводителем партии популяров, и Суллой, победителем понтийского царя Митридата (121—64 гг. до н. э.) на Востоке. Марий, чье блистательное начало во время военных действий против Югурты изобразил Саллюстий, в дальнейшем спас Рим от варварского вторжения сразу двух племен, одержав победу над тевтонами и кимврами[75] в Эксан-Провансе и при Верчелли[76] (102–101 гг. до н. э.). Сулла был вознесен милостью аристократов. Именно он в конечном счете получил преимущество, но его победа стоила много крови. Чтобы вернуться к миру, необходимо было прекратить обычную игру в республиканские учреждения и возложить на Суллу чрезвычайные полномочия, получив которые он стал царем без титула и безнаказанно приступил к проскрипциям, то есть физическому уничтожению политических врагов, которые были и врагами сенаторской олигархии. Сулла желал вернуть всевластие сената, уничтожая препятствия, которые около сорока лет стояли перед правительством аристократов. Он настоял на том, чтобы суды состояли только из сенаторов, чтобы из числа судей были исключены всадники, вследствие чего автоматически обеспечивалась бы безнаказанность недобросовестных наместников провинций, которые в случае обвинения представали перед судьями, равными себе, чья снисходительность обеспечивалась бы как услуга за услугу. Полномочия трибунов были ограничены, плебс все более разочаровывался, так как уничтожались результаты его столетних завоеваний и все возвращалось к тем темным временам, когда народ угнетался нобилитетом.
Доведя до конца реформы, Сулла отказался от диктатуры (79 до н. э.). Он сумел бы стать царем по образцу восточных монархов или, скорее, тираном по греческому образцу. Ему хватило мудрости отказаться от этого искушения, быть может, его удержал инстинкт римлянина, для которого царская власть не была вожделенной целью. Что бы там ни было, его достижения вскоре рассыпались в прах. Оказалось невозможным восстановить пошатнувшееся положение при столь мощном течении, которое влекло римский полис к большей человечности и политической справедливости. Отныне до прихода к власти Августа можно наблюдать последние судороги сенаторской олигархии, которая старалась сохранить свои привилегии.