И все же латинская поэзия еще при своем начале не пренебрегала произведениями искусства ради искусства. Оставим в стороне творчество Энния[238] — отца Энния, как его называли поэты, жившие после него, — и его поэму о гастрономии («Hedyphagetica»), которая представляет собой лишь искусное подражание самым упадочным эллинистическим пустячкам (но уже в ней имелись дидактические нотки). Во времена Цицерона и Цезаря образовалась школа «новых» поэтов[239] (именно так они себя и называли), ссылаясь на александрийских поэтов. Они хотели обогатить Рим новой славой — поэтическим блеском. Творением наиболее типичным этой эстетики, без сомнений, является поэма (относительно длинная для ученика тех, кто нарочито презирал длинные стихотворения), написанная Катуллом и воспевающая мифологическую свадьбу Фетиды и Пелея[240]. Большая ее часть была посвящена описанию ковра, на котором божественная рука запечатлела миф об Ариадне. Дочь Миноса, похищенная Тезеем, была им покинута, когда спала на побережье Наксоса. Она просыпается в тот момент, когда парус корабля, на котором она должна была плыть в Аттику, исчез за горизонтом. Она в отчаянии, но вдруг с небес спускается кортеж, который прибыл за ней как за невестой божественного Диониса.
Очевидно, что все в этой поэме немотивированно, она представляет собой безделушку в чистом виде, какой она могла быть, как мозаика, керамика или архитектурный декор, которыми любили в ту эпоху украшать жилища. В то же время можно утверждать не без оснований, что эта поэма содержит в себе некий эстетический смысл: на саркофагах встречается резьба по мотивам мифа об Ариадне, где он, без сомнения, имел религиозное значение. Спящая Ариадна, погруженная в глубокий сон, который предваряет ее апофеоз, символизирует астральное бессмертие души, направляемой опьянившим ее Дионисом. По правде говоря, нам неизвестно, хотел ли Катулл выразить подобную интерпретацию мифа, был ли он чувствителен к эстетическому и живописному образу мысли, который выразил. Несмотря на то что эпиталама имеет чисто эстетическое значение, следует признать, что последователи Диониса (а их было много) могли найти в ней эхо своих верований. Поскольку Рим был исполнен нравственных символов, то в сочинениях, совершенно немотивированных, поэзия содержала присущий ей пафос назидания.
Школа молодых поэтов могла гордиться тем, что из нее вышел Вергилий, который сумел выразить свой поэтический дар в ранние отроческие годы. Вергилий, как и его земляк Катулл (Вергилий родился в Сирмио, неподалеку от Мантуи), вначале находил удовольствие в обращении к чисто мифологическим темам. К сожалению, первые творения Вергилия, до «Буколик», остались неизвестными. Те из них, что дошли до нас под именем Вергилия, далеко не все могут считаться аутентичными[241]. Совершенно ясно, что автор «Буколик» начинал свою карьеру как поэт александрийской школы. «Буколики», эти пастушеские песни (или скорее песни волопасов), поскольку в них нет ничего, что впоследствии украшалось ленточками пастушков и мирными барашками, столь любезными в другие времена, были подражанием «Идиллиям» Феокрита[242], другого поэта Италии, поскольку он покинул греческую Сицилию в надежде завоевать литературный мир Александрии. Кроме того, очень тонкое различие обнаружится при сравнении этих произведений. Вместо жаркого неба, засушливости, цикад Феокрита, у Вергилия влажные луга Цизальпийской Галлии, орошаемые рукотворными каналами, поросшие по краям ивами. Оба поэта воспевают природу, но это разная природа. Вергилия волнуют острые земельные проблемы. Известно, что в первом стихотворении цикла поэт затрагивает драму, которая в то время развертывалась по всей Италии. Для того чтобы вознаградить ветеранов, которые их поддерживали, Антоний и Октавий отвели им земли за счет провинциальных собственников. Возможно, что и сам Вергилий тоже пострадал от подобного ограбления и был вынужден поступить под покровительство Октавия, чтобы, по крайней мере, получить компенсацию. Вся эта история нам мало известна; но независимо от того поэзия Вергилия выходит за пределы личной проблемы, и в аллегории о Титире и Мелибее отразились душевные страдания мелких собственников, вызванные последствиями гражданских войн. Еще раз художник, как будто бы воспевающий чистое искусство, вышел за рамки римского представления о городе.