Согласно традиции считается, что первым правителем, который следовал даосизму, был Желтый император. По нашему мнению, эта традиция обращается к временам столь же древним, как и времена потопа. Фигура Желтого императора одновременно реальна с точки зрения психологии и исторически безосновательна, как и все древние мифы. На самом деле, существует два текста, которые содержат самые ранние отрывки, созданные мыслителями этого философского течения, которое в то время было просто способом существования.
Самый знаменитый из них «Дао дэ цзин» («Путь и добродетель») приписывается Лао-цзы (буквально «старый учитель»), или учитель Лао, который был современником Конфуция. Кажется, что эта личность также относится к категории вымышленных фигур, которые на протяжении поколений стали казаться реальными. Во многом это произошло благодаря остроумным рассказам, которые создали портрет Лао-цзы, описывая его жизнь и тот способ, которым он покинул этот мир. Считается, что он сел верхом на буйвола и направился за перевалы, на далекий Запад, стремясь достичь рая бессмертных.
Текст «Дао дэ цзин», который он оставил, покидая Китай, составлен из множества кусочков, написанных прозой и стихами, содержащих комментарии, в которые были включены старые пословицы и даже магические формулы.
Благодаря тому что в 1973–1974 гг. в знаменитом городе Мавандуй (Хубэй) был найден вариант текста, созданный до периода Хань, а единственный существовавший до этого экземпляр «Дао дэ цзин» датировался именно этим периодом, снова поднялись многочисленные споры о личности этого историка и о послании этого таинственного сборника.
Мы процитируем несколько чжан из этого произведения.
«XI. Тридцать спиц соединяются в одной ступице, [образуя колесо], но употребление колеса зависит от пустоты между [спицами]. Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем. Вот почему полезность [чего-либо] имеющегося зависит от пустоты. <…>
XXXIV. Великое дао растекается повсюду. Оно может находиться и вправо и влево. Благодаря ему все сущее рождается и не прекращает [своего роста]. Оно совершает подвиги, но славы себе не желает, с любовью воспитывая все существа, оно не считает себя их властелином. Оно никогда не имеет собственных желаний, поэтому его можно назвать ничтожным. Все сущее возвращается к нему, но оно не рассматривает себя их властелином. Его можно назвать великим. Оно становится великим, потому что никогда не считает себя таковым. <…>
XLI. Человек высшей учености, узнав о дао, стремится к его осуществлению. Человек средней учености, узнав о дао, то соблюдает его, то его нарушает. Человек низшей учености, узнав о дао, подвергает его насмешке. Если оно не подвергалось бы насмешке, не являлось бы дао. Поэтому существуют поговорки: „Кто узнает дао, похож на темного”, „Кто проникает в дао, похож на отступающего”, „Кто на высоте дао, похож на заблуждающегося”, „Человек высшей добродетели похож на простого”, „Великий просвещенный похож на презираемого”, „Безграничная добродетельность похожа на ее недостаток”, „Распространение добродетельности похоже на ее расхищение”, „Истинная правда похожа на ее отсутствие”.
Великий квадрат не имеет углов; большой сосуд долго изготовляется; сильный звук нельзя услышать; великий образ не имеет формы.
Дао скрыто [от нас] и не имеет имени. Но только оно способно помочь [всем существам] и привести их к совершенству».[28]
На самом деле, существуют все основания полагать, что эта редакция является еще более ранней, чем о том говорит легенда. Между тем, даже если это произведение действительно содержит отрывки, датирующиеся не ранее чем серединой III в. до н. э., в которых понятия инь и ян уже имели рациональные определения, «Дао дэ цзин» все равно является собранием религиозных концепций, таких же древних, как сама китайская цивилизация.
Совсем иначе дело обстояло с прекрасными текстами Чжуан-цзы (369–286 до н. э.), составление которых свидетельствует о значительном развитии философской мысли. Уже через два века после смерти двух личностей-эталонов, Конфуция и Лао-цзы, китайское мышление создало свои структуры классификации. Количество философских школ резко увеличилось.
Чжуан-цзы родился в царстве Сунн, к юго-востоку от Великой Китайской равнины. Некоторое время он занимал незначительную чиновничью должность, однако предпочел провести большую часть своей жизни вдали от волнений того времени. Он презирал принуждение, которое казалось ему греховным по отношению к гуманности и мирозданию в целом: «Ян Цзыцзюй пришел к Лао Даню и сказал: „Предположим, в мире появится человек чуткий, деятельный, знающий, наделенный ясным умом и не ведающий усталости в деле постижения Пути. Можно ли сравнить такого с просвещенными царями белых времен?”
— Для истинно мудрого все это — оковы и путы царской службы, они изнуряют наше тело и понапрасну волнуют наше сердце, — ответил Лао Дань. — К тому же красивый узор на шкуре тигра и леопарда привлекает охотника, а самую ловкую обезьяну и самого усердного пса первыми сажают на поводок. Разве можно сравнить такого человека с просвещенными царями?
— Могу ли я узнать, как управляет просвещенный царь? — спросил Ян Цзыцзюй.
Лао Дань ответил: „Когда правит просвещенный царь, его деяния распространяются на весь мир, но как бы не от него исходят, его власть передается всем вещам, но люди не ищут в ней опоры. Он правит во славе, но никто не воздает ему хвалу, и каждому он дает жить в свое удовольствие. Он укореняется в Безмерном и пребывает в Отсутствующем».[29]
Понятие «Отсутствующего» или «ничто» у даоистов и его следствие, знаменитый призыв к недеянию (у-вэй), не должны расцениваться как простой способ оправдать свою леность. Напротив, этот принцип являлся источником непрерывного труда по адаптации к глубинным течениям мира. Он был гарантией свободы и расцвета индивидуальности. Даже смерть с этой точки зрения становилась дополнением жизни, необходимым изменением бытия, одним из космических превращений: «У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: „Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, — это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, — просто никуда не годится!”
— Ты не прав, — ответил Чжуан-цзы. — Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился — и она стала Дыханием. Дыхание превратилось — и стало Телом. Тело превратилось — и она родилась. Теперь настало новое превращение — и она умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним — значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать».[30]
Охватывая всю жизнь в целом, отбрасывая аргументы обычного ума, источника пристрастий, а значит, и всех бед, мудрец успокаивается благодаря своей мечте осознать все творение целиком. Из этого же исходят шаманы в своих «путешествиях», во время которых человек переносится к границам мироздания: «Совершенный человек живет духовным! Даже если загорятся великие болота, он не почувствует жары. Даже если замерзнут великие реки, ему не будет холодно. Даже если молнии расколют великие горы, а ураганы поднимут на море волны до самого неба, он не поддастся страху. Такой человек странствует с облаками и туманами, ездит верхом на солнце и луне и уносится в своих скитаниях за пределы четырех морей. Ни жизнь, ни смерть ничего в нем не меняют».[31]