Современные либералы, вызывающие ужас и отвращение, ставшие синонимом воровства и предательства, появились в нашей стране отнюдь не на пустом месте: как это ни неприятно, они являются вполне естественными (так сказать, «законными») наследниками исторически длительной и во многом объективно обусловленной традиции.
Из-за относительно холодного климата и сравнительно редкого расселения в средневековой России прибавочная стоимость (не только в земледелии, но и в мануфактурном производстве) была существенно ниже, чем в Западной Европе, что объективно обуславливало её относительную экономическую слабость. В этих условиях естественная попытка отечественной элиты подражать соседнему Западу в роскоши (являвшейся в силу феодальной культуры неотъемлемым фактором самоуважения, престижа, а следовательно – и важным признаком государственной мощи) неуклонно оборачивалась массовым изъятием необходимого продукта вместо прибавочного. Это, в свою очередь, подрывало экономику и в конечном итоге вело к её разрушению.
Соответственно, столь вредоносная (причём ставшая таковой не по своей злой воле, а вполне объективно, вследствие слабости имеющейся ресурсной базы) управляющая элита в конечном итоге уничтожалась – либо порожденным ею самою кризисом, либо высшей политической властью, опиравшейся непосредственно на измученный народ.
Именно эта «дурная цикличность» смут и потрясений в принципе не позволяла создать устойчивые и при том формализованные социальные институты, что стало одной из фундаментальных особенностей российского общества, подрывающих его конкурентоспособность (и в конечном итоге обуславливающих постоянное технологическое отставание).
Кроме того, объективно и многократно доказанная разрушительность подражания Западу в потреблении создала глубоко укорененную культуру подозрительности в отношении любой ориентации управляющей элиты на Запад.
Между тем технологии, как правило, заимствовались именно оттуда, – и формирующийся с середины XIX века слой интеллигенции объективно находился в постоянном диалоге с Западом, даже когда в форме славянофильства и почвенничества последовательно отвергал его идеи и ценности (негативный диалог – тоже диалог, настойчивое отрицание – такая же форма культурной зависимости, что и слепое подражание[176]), тем самым вызывая культурно и в особенности исторически вполне обусловленные подозрения у остального общества, включая власть.
Интеллигенция как социальный слой является естественным владельцем фактических знаний и монополистом на производство культурного продукта [37]. Её специфика в России была вызвана прежде всего её отторжением от власти и преимущественно ответной враждебностью к ней, вызванной в первую очередь социальным генезисом: царская власть оставалась преимущественно дворянской и военной, интеллигенция же формировалась потомками мещан и обедневших дворян, и потому её представителей крайне неохотно принимали во власть, что порождало её враждебность.
Важным фактором стало проведение назревшего и перезревшего освобождения крестьян в 1861 году в форме, крайне болезненной не только для крестьянства, но и для большинства помещиков. Необратимое, объективно обусловленное развитием капитализма разорение последних приняло в силу непоследовательного характера реформ длительный и крайне мучительный характер. В результате дети помещиков, исторически длительное время массово выталкиваемые бедностью родителей на службу, к которой они совершенно не были приспособлены своими воспитанием и образованием, оказывались в состоянии постоянного психологического дискомфорта.
В условиях полной безысходности они мечтали вернуться в мир своего ласкового и душевного детства, беспощадно разрушенного реформой, – и естественным образом трансформировали эту мечту, заведомую несбыточность которой они прекрасно сознавали, в исступленную мечту о светлом будущем. И любой, кто мог подсказать им мало-мальски внятное обоснование этой мечты, вне зависимости от степени его правдоподобия и разумности становился в прямом смысле слова их властелином, так как соответствовал их не осознаваемым и потому не поддающимся логическому контролю, находящимся на грани религиозного экстаза ожиданиям.
Данный психологический феномен стал одной из ключевых (хотя и всячески ретушируемой большинством историков самых разных политических симпатий, часто по противоположным причинам) причиной массового исхода разночинцев в революционное движение [7].
Колоссальную роль в этом исходе сыграло и общее недоверие царской власти к знаниям и их носителям как таковым. Достаточно вспомнить, в частности, что ключевой причиной поражения Российской империи в Крымской войне (ставшей первым общеевропейским походом против России) явилось, как это ни анекдотично звучит, категорическое и совершенно сознательное нежелание Николая Первого учить офицеров даже сугубо военным знаниям (см. сноску 54).
176
В этом отношении характерна ошибочно считаемая шуткой фраза Сергея Довлатова (иногда ошибочно приписываемая мемуаристами то Иосифу Бродскому, то Анатолию Найману): «После советских я больше всего не люблю антисоветских. Одинаковые они какие-то».