То, что Персидские войны повлияли на Геродота самым серьезным образом, не вызывает сомнений. Первые слова «Истории» гласят: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы человеческие свершения с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров [читай: персов — хотя вообще это слово означало "не греки”] не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом». Это необычайно говорящее начало. Во–первых, Геродот не собирался излагать дела полубогов и героев мифического прошлого; он намеревался записать события, происходившие при его жизни, прямо затронувшие его отца, дедов и тех, кто их окружал. Во–вторых, он намеревался не оставить в безвестности «то, почему они [т. е. греки и персы] вели войны друг с другом». Прежний, рожденный в рамках обычая рассказ о прошлом не подразумевал вопроса «Почему?». Судьба и предназначение человека разворачивались в его отношениях с богами, и хотя подробности реализации судьбы могли быть запутанными и непростыми, никто не спрашивал, почему то или иное событие имело место и почему человек должен был жить или умереть тем или иным образом — нечто происходило потому, что так было угодно богам.
Городот начинает свой поиск причин, повествуя о разнообразных похищениях царских дочерей финикийцами, критянами и греками, каждое из которых совершается в возмездие за предыдущее преступление и которые в конченом счете разрешаются похищением Елены Парисом и воспоследовавшей Троянской войной. «Таков, по словам персов, был ход событий, — пишет Геродот, — и взятие Илиона, думают они, послужило причиной вражды к эллинам. С этим, конечно же, не согласны финикийцы, которые говорят, что самое первое похищение — Ио — вовсе не было похищением, ибо она сама, влюбившись в хозяина корабля, бежала от гнева родителей». Никакое из этих объяснений не впечатляет Геродота, который говорит, что предпочитает полагаться на собственное знание.
После такого зачина мы готовы ожидать от Геродота рационального анализа со ссылками на источники—но напрасно. Собираясь выяснить, почему греки и варвары начали менаду собой войну, он по–настоящему так и не добирается до объявления причин. Вместо этого мы выслушиваем рассказы —удивительные, занимательные, очаровательные, поучительные. Так, например, первые несколько страниц его первой книги повествуют о войне между персами и Крезом, царем Лидии, но тут же Геродот почему‑то считает нужным сделать отступление и рассказать о Периандре, незначительном участнике этого конфликта. «С ним, как говорят коринфяне (и этот рассказ подтверждают также лесбосцы), приключилось в жизни величайшее диво», — пишет Геродот, а затем излагает чудесную историю о музыканте Арионе, спрыгнувшем с коринфского корабля в море и вынесенном на греческие берега на спине дельфина. Эта история, как и многие другие в «Истории» Геродота, не служит никакой цели. Однако рядом с ними Геродот дает подробный отчет о рождении Персидской империи, ионийском восстании, жизни Дария и греко–персидских войнах.
Нас, современных людей, озадачивает способность Геродота совмещать предания, путевые заметки, слухи и серьезную историю в одном произведении, однако в этом Геродот показывает себя как человек своего времени. Его задачей было увлечь слушателей занимательным сюжетом. но не только —одновременно от него ждали повествования и о событиях великих войн, в которых участвовали деды, и о его путешествиях в далекие страны. Хотя сам Геродот наверняка рассказывал по памяти, в то время для выступающих — поэтов, драматургов, рассказчиков — записывать свои сочинения становилось все более обычным. В начале записи, может быть, существовали только в виде вспомогательных заметок на память, но использование их для личного и коллективного чтения получало все большее распространение. Таким образом, Геродот представлял собой своеобразный мостик от устной культуры к письменной, и особенно отчетливо такое положение Геродота становится видно на фоне его младшего современника Фукидида.