Землетрясение так поразило и напугало нас, что даже те птицы, которые до сих пор никуда не улетали с насиженных мест, начали готовиться к перелету.
На месте нашего дома осталась лишь окруженная стенами яма. Устояли только растрескавшиеся, покрытые щелями стены и расшатанные, едва держащиеся на месте карнизы.
Много птиц погибло. Выжили те, кто успел взлететь, – самые осторожные, те, кто внимательно прислушивался к глухому гулу земли.
Если бы я не обратил внимания на подземные голоса и не вылетел из гнезда, не дожидаясь рассвета, то был бы уже мертв – как старый Кро, который не заметил изменений в окружающем мире, сосредоточив свое внимание на болезненных спазмах собственного сердца и желудка.
Ржаво-серая весна заполнила всю землю, сливаясь на горизонте с седыми облаками.
Я летел на восток, ведя за собой широко растянувшуюся стаю галок, ворон, грачей. Я чувствовал позади взмахи разрезающих воздух крыльев, вытянутые в полете шеи, уставшие от длительного перелета полузакрытые глаза.
Я – вожак. Они слушаются моих команд, внимают моим предостережениям, выполняют приказы, верят в силу моих крыльев, в зоркость моих глаз, в ту уверенность, с которой я выбираю путь.
Под нами простирается залитая половодьем, затопленная паводковыми водами, превратившаяся в сплошную топь земля. Мы пролетаем над серыми развалинами городов, над залитыми водой и грязью дорогами, над разъеденными ржавчиной конструкциями, которые были зачем-то возведены бескрылыми.
С этой высоты мир кажется тихим, спокойным, мертвым.
Ястребы и соколы улетают подальше, опасаясь наших клювов и криков. Даже орел, завидев нашу черную стаю, взмывает ввысь, под облака.
Косяки журавлей, гусей, уток тянутся на север, к берегам холодного моря, или на восток, к большим озерам и болотам.
Кея и Ми летят рядом, чуть позади меня, задевают меня кончиками крыльев, а когда я зову их, сразу же отвечают. Города зарастают молодой древесной порослью, зелень пробивается на серых, покрытых твердым панцирем площадях, раздвигает корнями в стороны растрескавшийся асфальт.
Я опускаюсь пониже, направляясь к домам, которые стоят на невысоких холмиках, окруженных цепочкой озер. Рядом течет река. Недавно прошел дождь, из земли кругом выползают дождевые черви, и эти маленькие розовые пятнышки заметны издалека на фоне прелой прошлогодней травы.
– Садимся! – командую я.
– Садимся!
Я снижаюсь дугой в поисках места, откуда удобнее всего наблюдать за окрестностями. В лужах на берегу плещутся маленькие рыбешки, которым неровности дна помешали вовремя отплыть вместе с отступившей волной.
Мертвый заяц, загрызенный волками. Клочья пожухлой травы. Крысиные норы в прибрежном валу. Бобровые плотины на озерах. Грачи, вороны, галки бросаются в мелкую лужу, хватая в клювы выпрыгивающих из воды рыбешек.
Черная птичья стая падает на землю, разгребает, хватает, рвет. Птицы переворачивают клювами камни, приподнимают ветки, копаются в траве в судорожных поисках чего-нибудь съедобного.
Неосторожных мышат, которые опрометчиво выползли на поверхность из влажной глубины норы, тут же разрывают на куски. Ласку, искавшую пропитание на открытом пространстве, мгновенно заклевали и съели.
– Мы хотим есть! Мы голодны! – трясут крыльями галки.
Они копают размокшую землю в поисках насекомых, дождевых червей, майских жуков, мышей-полевок, вырывают друг у друга добычу, подпрыгивают, толкаются, клюются, угрожающе топорщат перья, бьют друг друга когтями и клювами. Я бросаюсь разнимать дерущихся, издаю предостерегающие крики, как будто нам грозит опасность. Птицы смотрят на меня голодными серо-голубыми глазами, продолжая разгребать подгнившую траву. Они набрасываются на случайно вспугнутых жаб, еще не до конца проснувшихся от зимней спячки.
На крышах домов я замечаю покинутые гнезда аистов. Мне хочется пить, и я утоляю жажду водой из холодной лужи, встряхиваюсь и лечу к пустеющим постройкам. Распахнутые двери, обвалившиеся крыши, накренившиеся бетонные столбы с качающимися на ветру обрывками проволоки.
Вымершее поселение бескрылых.
Я влетаю в разбитое окно, спугнув бегающих по комнате, лазающих по мебели крыс. В постелях лежат начисто обглоданные скелеты.
Я пролетаю сквозь дом и вылетаю с противоположной стороны.
Садиться в помещении, где живут юркие голодные грызуны, небезопасно – они могут внезапно напасть на тебя, раздавить, 'разорвать. Их голод намного сильнее страха, который вызывают у них мой клюв и когти.
Вылетев из дома, я попадаю на огороженный остатками забора двор. Здесь тоже бегают крысы -худые, облезшие, голодные... Они с отчаянным писком набрасываются друг на друга. Я знаю, что, если крысы не находят другой еды, они начинают пожирать себе подобных.
Я сажусь на каменный край колодца. Сверху доносятся знакомые голоса. Ми и Кея летают над крышей, удивленные моим исчезновением в открытом окне дома.
– Ты здесь? Ты здесь?
– Здесь! – отвечаю я и призывно взмахиваю крыльями. – Летите сюда.
Они опускаются на противоположный край колодца и постепенно успокаиваются. Рядом со мной они чувствуют себя увереннее.
В колодезной воде виднеются наши отражения. Кея взлетает, зависает в воздухе прямо над отверстием и смотрит в глубину колодца.
Серебристое перышко падает вниз, кружась в воздухе, как белая бабочка. Как только оно касается водной глади, по поверхности воды быстро разбегаются круги.
Я смотрю на гнездо аиста, в котором теперь живут воробьи. Оттуда удобнее всего осмотреть окрестности, и я взлетаю наверх, чтобы проверить, не грозит ли нам какая-нибудь опасность. Но сначала делаю круг совсем низко над двором. Кея и Ми неохотно взлетают в насыщенный влагой безветренный воздух и пролетают над черной прогнившей пристройкой.
Слышу крик Кеи, потом крик Ми. От ужаса все перья встают у меня на голове дыбом.
Крик, в котором слышен страх смерти, крик, который предупреждает об опасности, крик, полный дурных предчувствий... Что случилось?
– Наших убивают! Наших убивают! – кричат взъерошенные птицы, отчаянно колотя крыльями. – Давай поможем им! Давай поможем! Вон там!
Я как можно скорее лечу, зная, что вот-вот на помощь мне заспешат встревоженные криками грачи, вороны, галки.
На досках висят высохшие грачи с широко раскинутыми крыльями. Высохшие кости прибитых к деревянной поверхности птиц покрыты прилипшими остатками черных перьев.
Пустые глазницы, посеревшие клювы, почти прозрачная белизна черепов, вытянутые ноги с неподвижными когтями, изъеденные личинками перья.
Из крыльев торчат толстые железные гвозди.
Ми кричит, Кея кричит, я тоже кричу, как будто нас самих прибили к этим доскам.
Слетаются грачи, вороны, галки. Все кричат, возмущаются, голосят, угрожают. Над этим пустым домом они поносят тех, кто забивал гвозди, тех, кто прибил птиц к доскам. Птицы влетают в окна, но внутри – одни скелеты с пустыми глазницами и обнажившимися зубами.
Я вытягиваю шею и резко ныряю вниз, целясь клювом в грудь висящей птицы.
Удар – и распятый грач рассыпается и падает в заросли засохших многолетних трав. Оторванное крыло болтается на проржавевшем гвозде.
Птицы как по команде бросаются на забор, стучат клювами – сбрасывают с него висящих сородичей.
На досках остаются лишь контуры распятых, пригвожденных птиц – темные места, которые были защищены от солнечных лучей. Там, где из пробитых крыльев текла кровь, на фоне темных пятен торчат покрытые ржавчиной гвозди.
Мы кружим над лежащими в траве останками.
Кея садится на забор и голосит так, как будто прибитые гвоздями птицы все еще мучаются, все еще страдают. Она успокаивается лишь тогда, когда я сажусь рядом с ней и клювом глажу ее серебристую шейку. И вдруг я снова обращаю внимание на ее непохожесть, на это ее отличие от других сородичей, которого они уже не замечают, с которым все давно свыклись.