— Не уверен, — признался Одноглазый, — Мне тогда удалось разыскать к нужному сроку — за неделю до отплытия флота — только восьмерых. Сам понимаешь, наловить за эту неделю нужные мне тысячи ядовитых гадов они не могли. Я даже не уверен, водилось ли их столько в ближайших окрестностях. Но ко дню отплытия из гавани Никомедии на борту моих судов было почти девятьсот горшков со змеями! Я это сделал!
— Ты дал солдат в помощники змееловам?
— Этого ещё не хватало! Кто-нибудь из этих неумех обязательно проворонил бы укус, и какая уж тут ловля, когда надо оказывать помощь этому недотёпе! Змееловы свою работу выполняли сами — сколько нашли и успели, столько и наловили — где-то на сотню горшков или около того. А солдат я послал без них, зато широкой облавой. Я приказал им ловить — кого бы ты думал? Обыкновенных ужей!
Я сложился пополам от хохота — дальше мне не нужно уже было объяснять.
— Ты же не слыхал ещё главного, — удивился Ганнибал.
— Не нужно, почтеннейший — понял! — выдавил я из себя сквозь смех, — А где ты взял столько художников или вазописцев?
— Их собирал по моей просьбе Прусий, и я не знаю подробностей. Но набралось маловато, и их пришлось заставить работать и ночью при свете костров и светильников. Тебе, кстати, кто-то уже рассказал или ты сам догадался?
— В детстве, почтеннейший, мне как-то раз попался уж — мелкий, меньше локтя в длину, и мне захотелось подшутить над приятелями. Я закрасил ему его жёлтые пятна на голове и разрисовал его самого в сетчатый узор — примерно как гадюку, да поярче. Держу в руке за шею у самой головы, будто бы боюсь, как бы не укусил, приятели видят это дело и спрашивают, что за змея такая странная. А я им отвечаю, что сам такую никогда раньше не видел, ну и бросаю им — нате, типа, посмотрите!
— Они тебя не побили за такую шутку? — спросил Циклоп, когда отсмеялся.
— Я отбежал на безопасное расстояние, но уж с него выслушал немало нового и интересного о себе самом и о своих предках.
— Ну, тогда тебе и рассказывать, собственно, уже нечего. Разумеется, я приказал сделать со всеми этими тысячами ужей то же самое. Но расписывали их старательно и не под обычную гадюку, а половину из них под гюрзу, остальных — под эфу.
— Сурово! — хмыкнул я, заценивая маскарад. Гюрза и эфа — тоже гадюки, и яд у них — такой же гемотоксин, но если от укуса нашей подмосковной гадюки редко и мало кто окочуривается даже и без оказания ему помощи, то южная степная уже поопаснее — выше концентрация яда в слюне, а уж гюрза или эфа — на хрен, на хрен, как говорится. Их яд, может быть, и не так силён, как у американских гремучников и им подобных, но для человека — вполне достаточно и его. Да и поагрессивнее они, кстати, обычной гадюки…
— Ну, дальше-то — как рассказывают, так оно всё примерно и было. Встретились с пергамским флотом, я затеял переговоры для вида, чтобы знать точно, на каком корабле находится сам Эвмен. Его и пару соседних с ним мы только и забрасывали горршками с настоящими ядовитыми змеями, а всем прочим достались ряженые. Но видел бы ты, какая паника царила на их палубах! — сам он хохотал гораздо дольше меня, но оно и понятно — то, что я воспринимал чисто умозрительно, он вспоминал в цвете и в лицах.
— Ты хотел обезглавить пергамский флот?
— Паники хватало и без этого. Но у Эвмена нет законного сына, а его брат Аттал не всем по вкусу. Кто-то предпочёл бы поддержать кого-нибудь из незаконных царевичей, которых хватает, так что в случае смерти царя мы добились бы немалой смуты в Пергаме. Вот мы и гадаем с Прусием, за это он окрысился или за позор бегства его флота от наших размалёванных ужей. Хоть он и запретил все разговоры об этом, но всем болтунам разве заткнёшь рты? Представляешь, как смеются те, кому его моряки всё-же проболтались?
— Так или иначе, почтеннейший, при всех твоих успехах на море и на суше, ваш замысел провалился. Да даже если бы он и удался — ну, получил бы Прусий свои Мисию и Фригию, а Пергам увяз бы в смуте и подавлении мятежей на востоке и юге. Но дальше-то что? Филипп Македонский всё равно не готов к большой войне, и много ли толку было бы от его развязанных рук?
— Увы, это верно. Мы надеялись, что дела у него обстоят получше — он ведь, как и вы, не развёртывает всех своих сил одновременно. По договору с Римом ему запрещено иметь больше пяти тысяч войска, так он постоянной держит только одну тысячу, а четыре других призывает, обучает и распускает, вместо них призывает другие четыре тысячи и точно так же обучает их, потом снова заменяет их следующими, и так уже добрый десяток лет. Мы рассчитывали на то, что у него накоплен резерв на пятьдесят тысяч собственного войска и достаточно золота на оплату наёмников, и даже Прусий склонялся уже к мысли о полноценном военном союзе с ним, но оказались, что дела его не настолько хороши, как мы думали. Поспешили мы с этой пергамской войной…
— То-то и оно. И вдобавок, вам это ещё и не удалось. На чьей стороне Рим, тебе объяснять не нужно. Дело тут даже и не в тебе — Эвмен давний союзник Рима, а Прусий — недавний союзник Антиоха, и уже в силу этого Пергам римлянам ближе Вифинии. Но и ты у римлян, сам понимаешь, на особом счету. Где ты, там для них одни неприятности. И если Эвмен — большая заноза в заднице у Филиппа…
— То я — ещё большая заноза в заднице у Рима, — закончил за меня Ганнибал, — Хотя что я теперь могу, когда натравить на Рим больше некого? Здешняя мелюзга вроде Прусия бессильна, Филипп не готов, и у него связаны руки, вы — не хотите…
— В том-то и дело, почтеннейший. Это ты клялся своему отцу, а не мы и даже не Филипп с Антиохом. Но ведь и ты, если разобраться, свою клятву сдержал.
— Разве?
— Если она была такова, как ты сказал сам — "сделать всё возможное", то разве ты этого не сделал? Твоя ли вина в том, что даже этого оказалось недостаточно, а большее оказалось не под силу даже тебе? Назови мне хоть кого-нибудь из простых смертных, кто сумел бы на твоём месте сделать больше, чем сделал ты сам.
— И значит, Рим — непобедим?
— Да, на ближайшие столетия — для всех, кто в состоянии до него дотянуться.
— И вы надеетесь переждать все эти столетия в своей части Испании в качестве местного испанского Пергама?
— Пока-что, скорее, местной испанской Нумидии, но со временем, как подтянем культуру и хозяйство — почему бы нам и не стать испанским Пергамом?
— И мне Арунтий предлагает спрятаться от римлян где-нибудь у вас в Испании и не высовывать носа из своей норы?
— Даже не в Испании, почтеннейший. И до Рима слишком близко, и тебе сидеть безвылазно в норе было бы слишком скучно. Но к западу от Испании — Море Мрака, а оно на самом деле не так уж и мрачно. И есть посреди него острова, которые уже и сейчас — не такая уж и захолустная дыра. Возможно, на них будет несколько скучнее, чем в Карфагене или у Антиоха, может быть — даже чем здесь, пока ты был занят войной с Эвменом. Но и эта война, считай, закончена, и что ты будешь делать у Прусия теперь? Или — задам тебе этот же вопрос несколько иначе — что римляне ПОЗВОЛЯТ тебе делать теперь у Прусия, даже если и не потребуют от него твоей головы?
— Ты считаешь, что им до сих пор нужен старый и проигравший всё, что только можно было проиграть, одноглазый Циклоп? — млять, так и думал, что это его заглазное прозвище ему прекрасно известно.
— Почему бы и нет, почтеннейший, если этот Циклоп для них — Тот Самый? Ты ведь знаешь уже и сам, кто возглавляет сенатскую комиссию? Былая слава Тита Квинкция Фламинина успела уже поблекнуть и зарасти паутиной, а тут ещё и брат её основательно подмочил. Его всё ещё чествуют в память о прежних заслугах в Греции, там всё ещё стоят его мраморные бюсты, а кое-где всё ещё не стёрлись его изображения на отчеканенных в его честь монетах. Но всё это ветшает и когда-нибудь наскучит и грекам, а римлянам уже наскучило. Его нынешняя дипломатия, ради которой он и задержался в Греции, тоже едва ли оправдает его надежды и прославит его в Риме.