Молодой человек был сыном какого-то местного партработника, и хоть Союз в те дни трещал по швам, отношение к мажору было соответствующим статусу его влиятельного папы. Отпрыску дозволялось очень многое. Звали баловня судьбы Никодим Преображенский, получивший, благодаря фамилии, погоняло 'профессор'. Это прозвище было, наверное, лучшей похвалой интеллектуальных заслуг будущего братка из девяностых, так как к знаниям Никодим имел ровно такое же отношение какое морская свинка имеет к морю или к свинье. Это не мешало недорослю шмонать тумбочки духов, нарушать режим и постукивать младшему офицерскому составу на коллег по казарме. Попытки общественности урезонить зарвавшегося сынка неожиданно привели к наказанию правдолюбцев, и обличенный неприкасаемостью авторитет мажора еще больше укрепился. Тонко чувствующая несправедливость натура Седого запротестовала с первого дня службы, но случая проучить негодяя, да так, чтобы это не сказалось на личном благополучии, все не предоставлялось.
Если случая нет, то его следует создать, - решил Седой, и принялся заваривать дерзкий план возмездия. Для выполнения оного потребовалось заручиться поддержкой не только сержанта, которому Профессор тоже был нарывающей занозой, но и дневального, а также местного медика. Потным и измотанным после броска вечером, трое духов, перемигиваясь, обсуждали что-то очевидно радостное. Так как радость и духи - это понятия полярные, цепкий глаз Никодима мгновенно почуял возможность поживиться. После короткого обыска на свет появился шкалик спиртосодержащей жидкости, который предприимчивые солдафоны во главе с Седым где-то ловко умыкнули. Реквизировав добычу, Никодим уединился в каптерке.
Дальнейшие события развивались уже не сходя с рельс четко прописанного сценария. В районе пяти утра, употребившего спиртное Преображенского, бережно, словно труп вождя, перенесли из кубрика по взлетке в Ленинскую комнату. Внутренняя часть окна была заботливо законопачена байковым одеялом и покрыта двумя слоями брезента. Такая же светомаскировка постигла дверь. Ни один луч света не мог теперь проникнуть в храм досуга и отдыха советского солдата. Казалось бы, на этом этапе шутку уже можно было считать удавшейся, но злой гений Седого шагнул, как свежая пешка, сразу на два поля вперед. Рядом с дремавшим в алкогольном паре Профессором стоял сержант и трое вчерашних обладателей шкалика. На стульчике, под портретом хитро прищуренного старика Крупского, ждал своей очереди служитель Гиппократа.
На голове у каждого шутника красовался ПНВ-57Е, хоть и делавший их похожими на персонажей звездных войн с планеты Набу, зато позволяющий видеть в этой кромешной тьме.
- Рота подъем!, - закричал дневальный привычным голосом.
Седой и сотоварищи принялись издавать привычный шум одевающегося в полупроснувшемся состоянии бойца, в то время как Никодим сладко потягивался.
- Преображенский, тебя подъем не касается? - подал голос сержант, - А ну быстро оделся и встал в строй.
Профессор испуганно хватал воздух руками, пытаясь стянуть невидимые покровы.
- Что за танцы, ефрейтор? Встать я сказал! - еще раз окрикнул его сержант и Никодим вдруг понял, что запахло бедой.
- Рота построена, - отчитался дневальный, чем еще больше добавил паники копошащемуся на кровати защитнику родины.
- Я ничего не вижу, - дрожащим голосом пролепетал вчерашний повелитель слонов и духов
- Что значит не видишь? И меня не видишь? - Сержант подошел, и легонько пнул по свисающей с кровати мясистой ноге.
Ослепший нащупал форму подошедшего и тут же хлестко получил по рукам.
- Отставить! Почему бухлом пасет? Что пил?
- У парней вчера забрал, - чуть не плача пролепетал Никодим, - я правда ничего не вижу!
- Мартынов, позови доктора. Живо! А ты лежи, - сказал сержант ловящему невидимых мух мажору, - сейчас посмотрят тебя.
Солдат изобразил убегающий топот ног, и через долгие три минуты, пришел черед второго акта и на сцене появился доктор.
- Пил? - коротко спросил он, глядя на перепуганное лицо в окуляры прибора ночного видения.
- Пил, - раскаяно ответил больной, - совсем немного. Мерзавчик один.
- Ну вот поэтому не сдох, а всего лишь ослеп. Сивухи наглотался, - резюмировал штабной эскулап.
- И что теперь, доктор? - взмолился Профессор, - как же я служить дальше буду?
- Как как. На ощупь, - беспристрастно рубил диагноз медик, в то время как Седой и однополчане, закрыв подушками рты, старательно подавляли смех.
Незрячий застонал и бессильно упал на койку. Его молодые глаза еще не рассмотрели белый свет настолько, чтобы навсегда погрузиться во тьму. Но коварный целитель не спешил. Лишь вдоволь натешившись муками товарища Преображенского он показал страдальцу тонкий лучик надежды.