Многих из моих рассказчиков отличала одна особенность: начиная рассказывать, они часто, прежде чем перейти к фабуле, топтались довольно долго на месте. Иногда, начиная сказку, они излагали ее суть в нескольких обрывочных фразах, совершенно непонятных тому, кто прежде этой сказки не слышал. В других случаях неуверенность рассказчика выражалась в том, что он начинал с длинного вступления, куда, например, включалось описание того, что персонажи сказки совершают каждый день, сначала дома, потом на огородах, и так — много раз, пока наконец не начиналось действие. Начавшись, рассказ, однако, продолжался уже вполне связно и гладко. Часто наблюдались повторы: какой-нибудь эпизод всплывал в одной и той же сказке опять и опять, причем каждый раз одинаково полно, со всеми деталями, которые были рассказаны в первый раз.
Сказки очень помогали мне намечать пути в остальной моей исследовательской работе. Вначале я потратил достаточно много времени, пытаясь применять так называемый генеалогический метод исследования, по этот метод в случае кивай особенно хороших результатов не дал: они живут большими общинами, и применение этого метода, отнимая много времени, едва ли позволяло понять что-либо, кроме принятой у кивай системы родства. Несмотря на все усилия, оказывалось невозможным построить генеалогии (а ведь именно в записи и анализе генеалогий и состоит этот метод) настолько полные и точные, насколько хотелось. Одна из трудностей в моей работе с местными жителями заключалась в необходимости избегать упоминания их тайн или других запретных тем — иначе можно было отпугнуть моих информантов прежде, чем они успеют ко мне привыкнуть. Поэтому я обычно начинал, с того, что просил их рассказывать мне сказки по их собственному выбору. Этот образ действий, которому я потом уже следовал всегда, оправдал себя, тем более что запас такого рода историй у местных жителей неисчерпаем, и сказки они рассказывали лучше и охотней, чем что-либо другое. Эпизоды сказок давали мне удобные поводы для того, чтобы задавать вопросы. Некоторые из сказок (например, те, в которых рассказывается о главных церемониях) тоже хранились в тайне, и вначале рассказчики избегали их рассказывать.
Читатель обнаружит в содержании сказок много непоследовательного и нелогичного. Я, однако, совершенно сознательно решил не вносить в этом отношении в текст каких бы то ни было изменений, ибо тот факт, что рассказчиков никакие логические неувязки не смущали, является глубоко характерным для их манеры рассказывать. Так, в сказке, стоящей под № 62 [здесь № 24], речь идет о немой женщине, которая в то же время разговаривает. Утуму, если привести другой пример, является безголовым духом человека, у которого отрезана голова, однако в № 134 [здесь № 42] рассказывается, как такой дух убил человека, вонзив в голову ему свои клыки, а потом его съел. Подобных примеров можно было бы привести много.
Имена персонажей и названия мест в некоторых сказках, по-видимому, были придуманы самими рассказчиками, забывшими первоначальные (если таковые вообще были). Кивай знали, что меня интересуют все имена собственные, встречающиеся в сказке. Названия островов в Торресовом проливе, независимо от того, европейского они или местного происхождения, я привожу так, как слышал их в сказках, и установить, о каком именно острове в каждом отдельном случае идет речь, мне удавалось не всегда.
Все обозначения количества или временной протяженности очень неопределенны, а во многих случаях вообще не поддаются уточнению. Это и не удивительно, потому что первоначально у кивай было лишь два слова, обозначающие числа: нао — «один», и неттова — «два». «Три» передается сочетанием неттова нао, и подобным же образом, путем «приложения» одного числительного к другому, образуются сочетания, означающие «пять» и «шесть»; большие не встречаются почти никогда.