========== III. Глава 22. Последняя ==========
****
— Ну же, девочка, соберись! Сегодня очень важный ужин! — протянул отец из-за двери, вырывая Корнелию из хрупкого сонливого состояния.
Шторы задернуты, свет через них не пробивается, но вернуть ускользающий, хрупкий образ у Корнелии уже не получается. С приглушенным стоном она отворачивается к стене, зарываясь поглубже в одеяло.
— Меня это не волнует, — равнодушно шепчет она, но почему-то ее все равно слышат по ту сторону двери.
По правде сказать, ее уже ничего не волновало.
— Ее никогда ничего не волнует! — словно прочитав мысли дочери, нарочито громко проворчала миссис Хейл. — У отца такой день! Такой день! А она… Лилиан! Почему ты вся в гуаши? Ну что за дети!..
С мрачным удовлетворением Корнелия отметила, что все затихло.
После ее возвращения из Меридиана прошло больше двух месяцев, а тоска никуда не уходила. Казалось, из нее выкачали всю жизнь. Конечно, ей пришлось подправить память родителей, одноклассников, решить вопрос с полицией и учителями. С этим ей помогла справиться Вилл, которая оказалась на удивление чуткой и не доставала ее вопросами. В отличие от многих, Вилл просто умела молчать и не мешать Корнелии проживать жизнь, как ей хочется. А жить ей не хотелось вообще.
Однажды, выйдя на улицу, она в толпе заметила парня, похожего на Седрика, и едва не ринулась за ним. Но это был самообман, ведь Седрик мертв. И она, кажется, вместе с ним.
— Корнелия… Я не знаю, что с тобой происходит, — отцовский голос прервал ее размышления. — Я только знаю, что это серьезно для тебя. И я бы тебя не стал заставлять, если бы это не было важно… Сделай это для меня, Корни…
Голос отца был таким тихим и печальным, сердце Корнелии едва не разорвалось от жалости к отцу. Сейчас они уже об этом не помнят, но, когда Корнелия исчезла, ее семье пришлось многое пережить, и, иногда замечая в глазах отца странное потерянное выражение, Корнелия погружалась еще больше в омут вины. Она была плохой дочерью, плохой подругой и далекой от идеала стражницей. Спасти Седрика у нее не получилось. Провал по всем фронтам.
— Хорошо. Я спущусь через полчаса, — вяло говорит она запертой двери и ей кажется, что с той стороны она слышит вздох облегчения.
— К кому мы едем? — без особого интереса спрашивает она уже в машине.
— К Элиотам, — нараспев произносит папа с театральным всплеском рук, подмигивая хихикающей Лилиан в зеркало заднего вида, когда миссис Хейл вскрикивает и просит держать руль обеими руками. — Они недавно переехали из Сан-Франциско.
— Очень богаты, — деловито добавляет мама, убирая несуществующую пылинку из идеальной прически.
— Мы тоже очень богаты, — вставляет Лилиан, слегка озадачено.
— Нет, мы обеспечены, а не богаты, — важно объяснила миссис Хейл.
Корнелию замутило от напыщенности матери. Все же она сейчас стала очень далека от прежней жизни. Лбом она прислоняется к прохладному стеклу и закрывает глаза, пытаясь представить, что у нее есть машина времени, и сегодня очередной званый ужин у папиного коллеги. Получается паршиво.
— У Элиота есть сын, кстати, — хотел ненароком вставить отец, но у него не вышло сделать это непринужденно, и слова повисли в воздухе. Раскрыв глаза, Корнелия видит в зеркале, как он неловко закусывает губу.
— А, — Корнелия поджала губы. — Понятно.
Все встало на свои места. Они не могли просто так ее вытаскивать из дома битых два часа только затем, чтобы продемонстрировать семейные ценности Хейлов. Лилиан всего десять, а вот старшенькой уже семнадцать, очень выгодная партия.
— Милая… — начал отец.
— Не надо, — отрезала Корнелия, сильнее замыкаясь в себе и обнимая себя за плечи.
Большой особняк и садовые гномы на лужайке за железными воротами с закрученными узорами — первое, что бросилось в глаза Корнелии, стоило ей выйти из машины. От ощущения неправильности и какой-то театральности происходящего Корнелию замутило. Ком в горле не желал исчезать и после того, как дверь их семейству распахнула крупная, румяная женщина со светлыми волосами, заплетенными в косу.
— Ох, а Седрик недавно вышел, — улыбаясь, сказала миссис Элиот.
Корнелии на минуту показалось, что на нее вылили ведро ледяной воды. В глазах потемнело. Осознание всего произошедшего навалилось, и впервые, наверное, за долгие недели боль пронзила ее.
Было ошибкой приходить сюда.
— Мне нехорошо, — издалека услышала она свой высокий голос. — Я возьму такси.
— Что? — всплеснула руками миссис Хейл, мгновенно цепляясь за ее плечо. — Милая, не выдумывай.
Но Корнелия уже развернулась и дрожащими руками надевала пальто.
Уже дома, свернувшись калачиком, Корнелия впервые за много дней проплакалась вволю.
Потом она спустилась на кухню, нашла остатки заплесневелого сыра, кусочек лазаньи и прокисшее молоко. Вздохнув, она смела с полок жалкие остатки еды и, наконец-то, взяла в руки телефонную трубку, впервые, с тех самых пор, как вернулась из Меридиана. Им с Элион давно следовало поговорить, но у Корнелии не хватало сил начать разговор первой. Ведь там, где Элион, там разговоры о Меридиане, о Фобосе и, конечно, о том, о ком думать больнее всего, а не думать просто невозможно. Поэтому она прижимала трубку к груди, наверное, еще целый час до того, как в замочной скважине повернулся ключ, и топот Лилиан по коридору поставил точку в уединении Корнелии. С кухни раздавался чей-то приглушенный смех и незнакомые голоса. Звонить Элион сейчас опять стало невозможным, и Корнелия со скрытым облегчением выдохнула и отложила трубку. Спустя еще минут двадцать к ней постучали.
— Корни! Спускайся пить чай!
Корнелия едва не закатила глаза, только вот что толку, если ее никто не видит.
— Я не буду, — глухо буркнула она в сторону. — Мы уже не в гостях, необязательно изображать нормальную…
— Корнелия! — громко и раздраженно позвала мать, обрывая ее на полуслове.
В дверь снова настойчиво постучали. Откинув одеяло, она спрыгнула с кровати и распахнула дверь. После сумрака ее комнаты, освещаемой только экраном ноутбука, от слепящего света в коридоре ей пришлось зажмуриться. И только этот факт, вероятно, сохранил ей остатки самообладания. Потому что иначе сознание оставило бы ее просто от нереальности происходящего.
— Корнелия, — тихо позвал ее такой удивительно знакомый голос, что внутри все задрожало и свернулось в один гигантский ком из нервов.
Он ведь даже не снился ей, как она не умоляла мозг подарить ей несколько минут иллюзии счастья. Так и сходят с ума, верно? Предательские слезы, которые ей с трудом удалось подавить несколько часов назад, снова подбираются ближе к векам, и она сильнее смыкает их. Нет, она не верит. Этого просто не может быть.
— Корнелия, — нежно зовет ее голос, и прохладные пальцы неуверенно и робко касаются ее руки, неожиданно вырывая ее из замкнутого круга начинающейся истерики.
Корнелия открывает глаза.
Ошибки быть не может, это Седрик. Он стоит перед ней, такой прекрасный и одухотворенный с этими дурацкими розами в руках и какой-то белой коробкой, а она превратилась в скелет за эти два месяца. Ей начало казаться, что слезы действительно могут закончиться. Пока она снова и снова вспоминала тот день в подземельях, Седрик был жив и, кажется, доволен жизнью. Она в два шага оказалась рядом и залепила ему звонкую пощечину, а потом, будто испугавшись того, что сделала, прижалась к нему со всем своим одиночеством и болью, что копилась несколько месяцев у нее в груди.
Настоящий… Он настоящий, из плоти и крови, живой и теплый, а под ухом у нее колотится горячее сердце. Страшная мысль поражает ее, стоит ей услышать этот новый быстрый ритм в его груди. А вдруг это не он? Вдруг это кто-то просто похожий на Седрика? Корнелия молниеносно отшатывается, но он ловит ее за руки и притягивает обратно, стирая с ее щек дорожки непрошенных слез совсем как тогда, в подземельях Фобоса. И это движение такое знакомое и родное, что сомнения ее оставляют, и она утыкается носом ему в плечо, позволяя его рукам ласково гладить ее затылок и спину.