— Анна Кузьминична, я настаиваю, чтобы вы обращались ко мне по имени-отчеству. В противном случае я на ваши распоряжения не буду обращать никакого внимания.
— Вон из больницы! — Анна Кузьминична уже визжала.
— Только если вы найдете, за что меня можно уволить.
Анна Кузьминична сначала пошла пятнами, потом — по коридору в кабинет заведующей. А я повернулась к мальчишкам:
— Ну что, будем воевать или мирно жить?
— А курить можно?
— Курить нельзя, слабых бить нельзя, доносчиков я слушать не буду, а разобраться в конфликте помогу. Устраивают вас такие условия?
Мальчишки молчали.
— Молчание — знак согласия, — закрыла я дискуссию, — а сейчас руки — в ноги, полотенца — в руки и в туалет — скоро завтракать позовут.
После завтрака я отвела мальчишек в класс и оставила их на попечение воспитателя, а сама отправилась мыть полы. С палатами я разделалась быстро и осторожно постучала в дверь, украшенную табличкой «Психолог».
— Разрешите?
Темноволосый кареглазый мужчина оторвался от компьютера и вопросительно посмотрел в мою сторону.
— Мне нужно вымыть пол у вас в кабинете, — объяснила я свое вторжение.
— А сколько времени это займет?
— В зависимости от качества работы. Если убирать тщательно, то около часа, если кое-как, минут пятнадцать.
— Уберитесь на полчаса, ладно? А когда закончите, постучите в кабинет заведующей. Кстати, — уже с порога спросил он, — это на вас Анна Кузьминична сегодня жаловалась?
Я пожала плечами, всем своим видом давая понять — не знаю, не ведаю, на кого это Анне Кузьминичне угодно было пожаловаться.
— Ну что ж, удачи, — пожелал он в ответ на мою пантомиму и закрыл за собой дверь.
Я сосчитала до десяти, кинулась к компьютеру — включен — и принялась шарить в меню. Ага, вот и файл «Пациенты», сформирован по алфавиту — и на том спасибо. Я судорожно щелкала мышкой, передвигая список. Сафонова Анна Викторовна, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения, время пребывания в больнице — июнь прошлого года, диагноз — шизофрения. Мне очень хотелось открыть строку и прочитать сведения о родителях, а также узнать, на каких основаниях был поставлен такой страшный диагноз. Но время поджимало — повозить бы тряпкой по полу. Я так спешила, что даже не успела рассмотреть кабинет. Ну, ничего, не последний раз здесь бываю. Итак, серия существует, и Леха скрывает от меня часть информации. Придется и мне ответить тем же. Буду рассказывать ему про Оксану или сестру-хозяйку, а сама тем временем познакомлюсь с психологом.
Я закончила уборку и поднялась на второй этаж, чтобы забрать детей из класса. Больница занимала двухэтажный особняк, служивший некогда резиденцией для благородного дворянского семейства. Дом стоял в глубине двора. У парадного входа росли тополя, старые и седые, но детей сюда не пускали — вдруг убегут. Они гуляли на заднем дворе, огороженном высоким глухим забором. Само здание походило на две детские трикотажные кофточки после стирки, уложенные одна на другую: вытянутые рукава и кургузое туловище. Три палаты первого этажа предназначались для особо буйных, а по врачебному — расторможенных пациентов. На втором этаже жили более тихие. (В скобках замечу, что за время работы не уловила особой разницы между ними). Возможно, деление происходило по принципу — кто хочет удрать, тот и буйный. Здесь же, на втором этаже, располагался класс. Правда, в нем не было ни парт, ни доски, только игровая приставка, десяток книг из серии «Библиотека школьника», ящик с игрушками и воспитательница, очертаниями фигуры напоминающая простой карандаш. Она следила, чтобы дети соблюдали очередь на право поиграть в «Денди», и очень походила на мою учительницу истории. С кем мне в жизни не везло, так это с учителями. Почему-то я всех их презирала: учительницу истории — за то, что она, как попугай, повторяла про условия и предпосылки революционной ситуации; учительницу математики — за то, что она приписывала мне несуществующие математические способности; учительницу литературы — за ортодоксальную трактовку образа Базарова, учительницу химии — за несправедливо поставленную двойку… Но больше всех я презирала свою первую учительницу, ту самую, про которую в песне поется. Бедная Клавдия Павловна о моих чувствах не догадывалась, гордилась мной и ставила всем в пример. И ничего плохого не сделала, напротив, искренне хотела мне добра. В первом классе мы писали ручками с открытым пером. Считалось, что, пользуясь только такой ручкой, можно выработать красивый почерк. Ручка заправлялась чернилами. Мне не хотелось терять время и вытирать перо о специальную подушечку. Я вытирала его о колготки. Те самые, хлопчатобумажные, отвратительного коричневого цвета, с отвисшими коленками. Отстирать такие колготки от чернил было тяжело, и моя мама долго с ними мучилась. Она пыталась отучить меня от скверной привычки, но пятна появлялись вновь. Ждать, пока я научусь хорошо писать, мама не могла: вдруг скажут, что ее дочка — неряха. Она обратилась за помощью к Клавдии Павловне. Та, от великого педагогического мастерства, вызвала меня к доске, развернула лицом к классу, показала на мои колготки — до этого никто из детей на них внимания не обращал — и рассказала, как это ужасно и некрасиво, что такая умная девочка, как я, вытирает ручку о колготки. И в этот миг потеряла мое уважение. Учительница так поступать не должна! В этом я была уверена твердо. Увы, я перестала уважать не только Клавдию Павловну, но и моральные нормы, о которых она говорила. Взаимопомощь, взаимовыручка, гордость за свой класс и за свою школу — меня тошнило от этих слов. Постепенно между мной и миром выросла стена. Но, увы, точно так же я отгородилась и от себя самой. Пока одна часть меня действовала, другая — наблюдала, ехидно хихикая: хорошо ли я справляюсь с ролью студентки, дочери, невестки и жены… Ну уж нет, мужа своего я любила. Неужели? А как же чувство неполноценности и стремление сравняться? Это теперь называется любовью? Нет, все-таки я — гений! Нашла повод поближе познакомиться с психологом. Как любил повторять Генка, личность психолога — его главный рабочий инструмент. Думаю, в работе сыщика этот инструмент тоже пригодится. И моя раздвоенность в этом случае сослужит мне хорошую службу: пока одна часть меня будет изображать пациентку, другая — понаблюдает за доктором. Решено.