В Приморской области сивучи встречаются по всему побережью Японского моря.
За ними охотятся туземцы, главным образом ради их толстой шкуры, которая идёт на обувь и на выделку ремней для собачьей упряжки.
Нежиться на камнях, обдаваемых пеной прибоя, видимо, доставляло сивучам большое удовольствие. Они потягивались, закидывали голову назад, подымали кверху задние ноги насколько возможно, поворачивались вверх брюхом и вдруг совершенно неожиданно соскальзывали с камня в воду. Камень не оставался свободным, тотчас же около него показывалась другая голова, и другое животное спешило занять вакантное место. На берегу лежали самки и рядом с ними молодняк, а в стороне около пещер, выбитых волнением, дремали большие самцы. Старые были светло-бурого цвета, молодые более тёмные. Последние держали себя как-то особенно гордо. Подняв кверху голову, они медленно поворачивали ею из стороны в сторону, и, несмотря на своё неуклюжее тело, им нельзя было отказать в грации. По манере себя держать, по величию и быстроте движений они заслуживали бы названия морских львов, как и их сородичи у берегов Калифорнии.
По свойственной казакам-охотникам привычке Мурзин поднял своё ружьё и стал целиться в ближайшего к нам сивуча, но Дерсу остановил его и тихонько в сторону отвёл винтовку.
— Не надо стреляй, — сказал он. — Таскай не могу. Напрасно стреляй — худо, грех.
Тут только мы заметили, что к лежбищу ни с какой стороны подойти было нельзя. Справа и слева оно замыкалось выдающимися в море уступами, а со стороны суши были отвесные обрывы метров 50 высотой. К сивучам можно было только подъехать на лодке. Убитого сивуча взять с собой мы не могли; значит, убили бы его зря и бросили бы на месте.
Вместе с тем меня поразил Дерсу своими словами. Напрасно стрелять грех! Какая правильная и простая мысль! Почему же европейцы часто злоупотребляют оружием и сплошь и рядом убивают животных так, ради выстрела, ради забавы?
Минут двадцать мы наблюдали сивучей. Я не мог оторвать от них своих глаз. Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо.
— Капитан! Надо ходи, — говорил Дерсу.
Идти по вершине хребта всегда легче, чем косогором, потому что выдающиеся вершины можно обходить по горизонталям.
Когда мы вышли опять на тропу, ночь уже опустилась на землю.
Нам предстояло теперь подняться на высокую гору и оттуда спуститься в седловину. Высота перевала оказалась равной 740 метрам.
Картина, которую я увидел с вершины горы, так поразила меня, что я вскрикнул от удивления. Шёл пал, линия огней опоясывала горы, словно иллюминация. Величественная и жуткая картина. Огни мерцали и гасли, но тотчас вновь разгорались с большой силой. Они уже перешли через седловины и теперь спускались в долину. Наиболее высокие вершины ещё не были во власти огня. Пал шёл кверху правильным кольцом, точно на приступ. На небе стояли два зарева. Одно на западе, другое на востоке. Одно трепетало, другое было покойное. Начинала выходить луна. Из-за горизонта показался сначала край её. Медленно, нерешительно выплывала она из воды, всё выше и выше, большая, тусклая и багровая…
— Капитан! Ходи надо, — шепнул опять мне Дерсу. Мы спустились в долину и, как только нашли воду, тотчас же остановились среди дубового редколесья. Дерсу велел нам нарвать травы для бивака, а затем пустил встречный пал. Как порох, вспыхнули сухая трава и опавшие листья. Огонь быстро пошёл по ветру и в стороны. Теперь лес имел сказочный феерический вид. Я стал следить за палом. Огонь шёл по листве довольно медленно, но когда добирался до травы, то сразу перескакивал вперёд. Жар увлекал кверху сухую ветошь. Она летела и горела в воздухе. Таким образом огонь перебрасывался всё дальше и дальше. Наконец пал подошёл к кустам. С сильным шумом взвилось огромное пламя. Тут росла жёлтая берёза с лохматой корой. В одно мгновение она превратилась в сплошной факел, но только на минуту; кора обгорела и потухла. Старые деревья с сухой сердцевиной горели, стоя на корню. Позади пала там и сям взвивались струйки белого дыма: это тлели на земле головешки. Испуганные животные и птицы спасались бегством. Мимо меня пробежал заяц; по начинавшему загораться колоднику прыгал бурундук; с резкими криками от одного дерева к другому носился пёстрый дятел.
Я шёл за огнём всё дальше и дальше, не опасаясь заблудиться, шёл до тех пор, пока желудок не напомнил, что пора возвратиться назад. Я полагал, что костёр укажет мне место бивака. Обернувшись, я увидел много огней — это догорал валежник. Который из них был наш огонь, я разобрать не мог. Один из огней мне показался больше других. Я направился к нему, но это оказался горящий сухой пень. Я пошёл к другому — опять то же. Так я переходил от огня к огню и все не мог найти бивака. Тогда я принялся кричать. Совсем с другой стороны донёсся до меня отклик. Я повернул обратно и вскоре добрался до своих. Мои спутники подтрунивали надо мной, и я сам от души смеялся.