Он никогда не признается, что его чувства реальны. Но я чувствовала это. Я ощущала в каждом прикосновении его рук. Я слышала в его словах, адресованных мне, которые он не смог сказать. Они были написаны на потрепанном листе, который он оставил ранее.
Сердце по-прежнему ускоряется, когда красавица награждает глупца.
Прошлой ночью я сгорала от желания высказаться и забрать все. Сказать, что причиной моей невинности был он, потому что своими прикосновениями, он всегда связывал себя со мной. Интуиция сдержала меня, предупреждая, что я уже оттолкнула его настолько далеко, насколько он едва мог вытерпеть.
Но я больше не наивная маленькая девочка. Я не могу его исправить, и знаю, что не смогу стереть его боль. Честно, я и не хочу. Попытаюсь только слегка уменьшить ее. Возможно, однажды он сможет отпустить часть вины. Если сможет избавиться от вины, он сможет исцелиться.
Я хочу быть частью этого. Даже если моя цель — это только дать ему искорку надежды.
Работа, как оказалось, была просто отвлечением, в котором я нуждалась. Пришло обеденное время, и посетители заполнили кафе. Мои руки были заняты работой, в то время как мое сознание оставалось с Джаредом. Мне так хотелось вернуться в его объятия.
Тем не менее, после окончания смены я поехала к своим родителям. Я не была уверена, что это было, но чувствовала, что должна ощутить под ногами твердую почву, и это должно придать мне уверенности, прежде чем я вернусь обратно в неизвестность.
Я постучала и затем открыла дверь.
— Мам, — позвала я. Но ответа не последовало, и я прошла через тихий дом. — Пап?
Через стеклянную дверь, я мельком увидела их. Они свернулись вместе на двойном шезлонге у бассейна. На секунду, я остановилась и наблюдала. На них были купальные костюмы и солнечные очки, а их лица были повернуты к летнему небу. Папа сидел повыше, рукой аккуратно обнимая маму за шею, а пальцами бездумно играл с ее волосами.
Они всегда смотрелись вместе естественно. Им было комфортно друг с другом. Даже тогда, когда они ссорились.
Я покачала головой и вошла в открытую дверь.
Мама вскочила и поднялась с шезлонга. Ее рука упала на сердце.
— Боже мой, Эли, ты меня напугала.
— Я всегда пугаю тебя, мам. — Смеясь, я вышла во двор. — Ты подпрыгнула футов на десять.
Ничего тут удивительного.
Папа усмехнулся и потянул ее за волосы.
— Видишь? Даже Эли знает, какая ты нервная.
Мама игриво шлепнула его по груди.
— Я не нервная. Я бдительная. Это большая разница.
Папа приподнялся и сел. Он поднял очки с глаз и провел рукой по лицу, а затем повернулся ко мне.
— Как ты, дорогая?
— Хорошо… очень хорошо. Ты как?
— Ой, ты знаешь, так же, — ответил он рассеянно, чтобы не привлекать внимания к себе.
Я любила своего папу. Он был из тех людей, которые отчаянно защищают, кто охотно встанет перед движущимся поездом, если это может избавить кого-то от страдания.
Это также означало, что он никогда не поймет Джареда.
Черное и белое. Хорошее и плохое. Даже после всего, через что Джаред прошел, папа видел в нем только ребенка-панка, который причинил боль своей семье. За неделю до того, как Джаред был отослан, папа фактически запретил Кристоферу видеться с ним. Но Джаред сам не пытался связаться с Кристофером. В это время, он уже был мертв, душой и эмоционально. Просто… исчез.
Без вопросов, папа может рассмотреть в Джареде только угрозу. Для семьи. Для меня.
— Так что ты тут делаешь? — мама ловко маневрировала вокруг шезлонга, прыгая по горячему бетону голыми ногами. Она обняла меня, удерживая руками за плечи, и прижалась ко мне:
— Такое впечатление, что я не видела тебя вечность.
— Что ж, вот поэтому я здесь, — сказала я с иронией, посылая ей ухмылку, которая говорила о том, что я подшучиваю над ней. Любовь светилась в моих глазах. Я тоже скучала по ней.
Усмехнувшись, она нежно погладила меня по щеке и тихо сказала:
— Как моя маленькая девочка?
— Хорошо.
Мама улыбнулась и наклонила голову:
— Пойдем, давай найдем что-нибудь выпить, — она проскользнула в открытую дверь.
— Ты что-нибудь будешь, Дэйв? — крикнула она.
— Нет… не буду, — папа вернулся на шезлонг, складывая руки на груди.