Неприятно было, да и не касалось его — для себя лично он уже эту проблему решил.
Обогатившись такими сведениями, он, по крайней мере, знал теперь, что в биологическом смысле собой представляет, но по–прежнему неясно было, отчего случилась с ним эта напасть, и неизвестно, как от нее избавиться. Случись какая–то иная беда, обыкновенная, человеческая, было бы понятно, как ее перемочь, как с ней бороться. Как бы ни горько пришлось, какая–то надежда оставалась все же. Но то, что стряслось с ним, было настолько чудовищно, абсурдно, настолько противоречило всем законам естества, что избавиться от своей беды у него не было никакой надежды, путей к этому не виделось никаких.
Скольких вещей он раньше боялся (болезней, неудач, неприятностей по службе), и только теперь осознал, какие же это были пустяки. Как бы плохо ни складывались прежде его дела, оставаясь человеком, он многое еще мог поправить, переделать, изменить. У него оставалось еще много шансов найти выход, исправить ошибку и начать новую жизнь. А что предпринять, что делать теперь, пребывая в положении вороны? И помощи просить неоткуда, и пожаловаться нельзя никому.
Да и на кого жаловаться? На судьбу, на людей, на себя?..
«Если бы такое случилось со мной в прежние века, в эпоху всяческих суеверий, — горько размышлял он, — я бы счел себя просто заколдованным. Насколько было бы проще и легче морально. А главное, оставалась бы надежда, реальным казалось избавление. Была бы цель — найти живую воду или волшебную мазь, способную разрушить это заклятье. Будь я верующим, увидел бы в этом козни дьявола. Молился бы тогда, искал защиту у Бога… А что сейчас? Абсурд и безнадежность. Я ведь материалист и знаю, что вороне никогда не стать человеком — так что и надеяться не на что…» Но тут ему пришло в голову, что и обратное превращение с естественно–научной точки зрения немыслимо — однако же случилось вот с ним. Так что же выходит: если с тобой случилось нечто абсурдное, то и надеяться можно лишь на такой же абсурд? «Абсурд абсурдом вышибай», — желчно иронизировал он, но и какое–то слабое облегчение ощутил от этой усмешки.
Временами он сильно обнадеживался: раз в облике вороны ему еще оставлено человеческое сознание, это неспроста — значит, и человеческий облик со временем могут вернуть. Но кто вернет? Тот, кто отнял?
Но кто же он, этот таинственный и всемогущий, о ком он понятия не имел, в чье существование не верил? Как библейский Иов вскричал на гноище своем, так и ему впору воззвать было теперь: «О, если бы я знал, где найти Его, и мог подойти к престолу его! Я изложил бы перед Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями. Узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне. Но вот я иду, вперед, и нет Его; назад, и не нахожу Его».
Если даже праведный Иов не знал, где найти Его, то что же мог знать он, Вранцов, который всерьез даже и не задумывался о Нем никогда. Воспитанный в атеизме, идею Бога он представлял себе лишь абстрактно — идея эта была чужда ему. Ну, а если не Бог, то кто же еще?.. Волшебник? Еще того хуже — какие–то детские сказки, язычество какое–то, дичь. Да и как представить себе подобные вещи, если даже в детстве он сказок не любил, предпочитая детективы и научную фантастику. А здесь какая–то ненаучная фантастика, какой–то немыслимый Абсурд — именно с большой буквы. Он так часто употреблял в мыслях это слово, что научился его выговаривать, вернее, выкаркивать: «Абсур–рр–р-д!..» Как человек, умевший логически мыслить, он понимал, что если Бога нет, то и какой–то провиденциальной причины его превращения быть не может, причиной мог быть действительно только Абсурд.
И все–таки он не мог полагаться на Абсурд, а продолжал невольно искать пути к спасению, хотя неизвестно было даже, в каком направлении искать. Где этот путь? Что же он должен сделать? Какое заклятье произнести, какой ритуальный жест совершить? Какой заплатить выкуп?.. Много раз вопрошал он об этом в отчаянии и не находил ответа.
Ничего в ответ. Не знал даже, кого вопрошать. Никто не предъявлял к нему никаких требований, никто не торговался с ним. «Но за что?
Почему? За какие грехи?..» — горько восклицал он в мыслях не раз.
Чем провинился, какой запрет преступил, какое нарушил табу?.. Каких только преступников на свете нет, какие только мерзавцы вокруг не ходят! А он что? Что он такое совершил?.. Не убивал, не воровал, не грабил. Жил, как все, был не лучше и не хуже других. Он же не девиант какой–нибудь. За что же такое наказанье ему?..
Иногда казалось, он смутно чувствовал, что причина не где–то вовне, а в нем самом, в его прошлом, в сцеплении каких–то поступков и обстоятельств, и тогда зыбкая, но все же появлялась надежда причину эту найти. Ведь если, делая что–то не так, совершив какую–то ошибку, он впал в это ужасное состояние, то возможен и выход из него. Может, поразмыслив, ему удастся как–то, хотя бы отдаленной догадкой напасть на таинственную причину случившегося — и тогда, быть может, заклятье спадет и он вернет себе человеческий облик.