Людям все это кажется очень простым и чрезвычайно естественным, а в сущности, нет головоломней работы, чем понимать все это».
Будучи саентистски настроенным, социологию в двадцатом веке Лужанский ставил выше всех остальных наук. «Жизнь общества и каждого конкретного индивидуума непрерывно усложняется, — не уставал повторять он. — И потому многообразная, точная информация о наличной действительности необходима обществу, как воздух. А в будущем добывание и правильное использование информации станет главной отраслью общественного производства, по которой будут судить о мощи и значении страны. Подобно тому, как в эпоху Колумба развитие цивилизации уже невозможно было без поиска новых, еще не освоенных земель, морских путей и природных ресурсов, так и в наше время дальнейшее развитие немыслимо без открытия новых ресурсов человеческой личности, прогрессивных форм общественных связей и отношений. Социолог — это своего рода Колумб общественной жизни. Он должен открывать неведомое там, где, по мнению профана, ничего достойного внимания нет. Как пять столетий назад человечество стояло на пороге Великих географических открытий, так мы с вами стоим на пороге Великих социологических открытий». Профессор исключительно высоко ставил социологию и презирал тех, кто видел в ней всего лишь служанку, «золушку» среди других общественных наук. «Социология — глаза и уши общества, — утверждал он, — и, профанируя ее, мы делаем общество слепым и глухим. Что толку в наращивании материальной мощи, что толку в совершенных механизмах и орудиях, если мы вложим их в руки глухого и слепого исполина». Но именно поэтому его ненависть к тем, кто из корыстных побуждений и карьерных соображений профанирует науку, не знала границ. Оппонентом на защите своей диссертации его не хотел иметь практически никто.
Одним из первых он стал развивать понятие «образа жизни», придавая ему более универсальный, чем это было принято, смысл. «Не презирайте быта, — говорил он. — Не пренебрегайте мелочами бытия. Лишь сухому схоласту быт кажется чем–то элементарным и скучным. На самом деле повседневная жизнь индивида полна загадок и тайн, от правильной разгадки которых зависит не только его собственное существование, но и судьба государства и нации… В обыденной жизни, — утверждал он, — мы имеем дело с простейшими фактами, но если их правильно истолковать, мы увидим в них симптомы каких–то серьезных социальных явлений, дать о которых по возможности ясное, исчерпывающее представление — наша задача». Лекции его изобиловали литературными примерами, остроумным разбором житейских ситуаций, даже анекдотами — все это сообщало им такую увлекательность, что послушать его приходили и с других факультетов, даже физики и математики, относившиеся тогда ко всем гуманитарным наукам с легким презрением. Но горе тому из студентов, кто, полагая, что мэтру это понравится, пытался и на экзамене отделаться анекдотами, — с такими Лужанский был беспощаден.
К Везенину профессор благоволил, и когда на четвертом курсе на базе конкретных социологических исследований тот сделал развернутую курсовую по проблеме «образа жизни», Лужанский горячо эту работу похвалил, добавив, что многого от молодого коллеги ждет. Но на кафедре работа была сочтена спорной. Похвала профессора произвела впечатление, конечно, но больше никто не поддержал, не проявил особого энтузиазма. Тем более что написана эта работа была в свободном, обобщающем ключе, а большинство на кафедре уже тогда составляли сторонники чисто эмпирического подхода. Тогда же по рекомендации Лужанского у Везенина приняли статью в одном из научных журналов. Правда, пролежав больше года, она так и не была напечатана, но само по себе это тоже чего–нибудь стоило.
По всему по этому за Колей закрепилась репутация «везунка», которому легко все дается. Но ненадолго. Вскоре на одном из семинаров он усомнился по поводу провозглашенных тогда планов на 20 лет вперед, сказав, что некоторые из них нереальны. «Вы считаете, что намеченные цели недостижимы?» — удивился преподаватель. «Почему же, — отрезал Везенин. — Мы великая страна и можем достигнуть любых целей. Но надо заранее знать, какую цену мы за это заплатим. Может статься, что цена окажется слишком высокой и победа обернется поражением, как бывало в истории не раз». — «Вы высказываете типично оппортунистические взгляды, Везенин, — пошутил тот. — Вы что, не верите в творческие возможности нашей системы?» Тут бы Коле и заткнуться, промолчать в тряпочку, а он запальчиво ответил, что «вера» — это ненаучный термин, а что касается творческих возможностей, то ведь ими тоже следует пользоваться разумно, а не транжирить как попало. Если забрать весь мед из улья до капли, то сегодня у нас его будет больше, чем вчера. Только вот завтра все пчелы передохнут и меду уже не увидишь. Слово за слово, они буквально поцапались тогда с этим преподавателем. Из–за этого потом Везенин с трех заходов так и не смог сдать экзамена в конце семестра. Но его не отчислили, а позволили перейти на заочное. Он по–прежнему жил в общежитии и работал там же, в котельной. Стипендии лишился, но зато и на лекции ходил, когда хотел. Ему даже завидовали — у него было теперь что–то вроде свободного расписания.