Разгорячившись, Везенин побледнел, голос его напрягся. Видно было, что сдерживает себя, но лицо кривилось, выдавая волнение. «Чего он так заводится? — удивленно подумал Вранцов. — Неладно что–то у Коли с нервишками».
— Недавно мне в руки попали результаты одного конкретного социологического исследования, — сказал Везенин. — Решили выяснить, сколько чистого времени посвящает сегодня воспитанию своего ребенка средняя мать. И выяснилось, что 16 минут в будни и 27 минут в выходные дни. В будущем, путем расширения сферы услуг, предполагается довести цифру до 51 минуты. Заманчивая перспектива, не правда ли?.. Ну, вовлечем всех поголовно в материальное производство, вдохновим себя призрачными цифрами временных успехов, но природу ведь не обманешь. Мы же корень подрубаем, который питает все.
— Не будь наивным, — сказал ему Вранцов. — Это же трюизм, что без женского труда сегодня не может развиваться экономика.
— Интересно! — воскликнул Везенин. — В технически отсталые времена могла развиваться, а в эпоху автоматики и кибернетики почему–то нет. Что это за прогресс такой, черт подери? Ради чего он тогда?.. Сначала довели экономику до такого самоедского состояния, а теперь: не может, мол!..
— Ты что же, за возврат к Домострою?
— Я за многообразие против обезлички, за органический рост против тупого стандарта, за личность против стадности. Я за то, чтобы все люди, и мужчины и женщины, жили по–разному, дополняя друг друга, поскольку они очень разные по природе своей. Да, есть женщины, которые нашли себя в творчестве, в карьере, на службе. Честь им и хвала! Встречаются и такие, что испытывают непреодолимое отвращение к материнству, замужеству. Ради Бога и на здоровье, как говорится! Им–то сам бог велел служить. Но зачем же всех–то стричь под одну гребенку? Когда мы избавимся от этого тотального подхода, от этого стремления все и вся привести к одному знаменателю?.. Когда мы поймем, что истина во множественности, многообразии, что Бог даже леса не сравнял, что у каждой твари живой своя роль, свое место в мироздании? Когда, наконец, перестанем насиловать природу, человека, принося в жертву голому принципу не только себя, но и будущие поколения? Они ведь не давали на это согласия своего..
— Я разве против? Я не спорю, — шутливо открестился Вранцов перед таким напором.
— Извини, старик, — сказал Везении, опять сбавив тон, делая над собой усилия, чтобы успокоиться. — Накипело, знаешь ли, а потолковать по душам не с кем. — Он провел руками по лицу, шумно выдохнул и опять сел за стол. — Сколько я писал об этом, сколько статей посылал в газеты, в журналы — и ни черта! Глухо!.. Я же не экстремист какой–нибудь, понимаю, что нельзя все так сразу, нужна постепенность. Но ведь и слушать не хотят, вообще нельзя поднимать острых вопросов!.. Ну, может, я не прав — спорьте со мной, докажите мне!.. Нет, никто не спорит. Так почему нельзя? А просто так, нельзя, и все! Не вашего, мол, это ума дело. Нет проблем, как говорится. «Все хорошо, прекрасная маркиза!» Всегда у нас все было хорошо. А в результате экономика трещит по швам, семья разваливается, алкоголизм, наркомания, детская смертность растет…
— Коля, может, не надо?.. — показала Глаша глазами на детей.
— Да что там, — с горечью сказал он. — Думаешь, они не видят, что вокруг творится. Сашка уже взрослый парень — сам все понимает… А впрочем, верно, спать пора! Давайте–ка, друзья, допивайте компот и на боковую.
Дети встали, но не сразу ушли, а сначала помогли матери убрать со стола. Чтобы не мешать им, Вранцов с Колей пересели в угол к письменному столу. Девочка принесла веник, совок и аккуратно подмела крошки на полу. Подметая, она наклонялась, и пушистый хвостик перехваченных резинкой волос на затылке мягко падал то на одну щеку, то на другую. Вранцов умилился, с какой старательностью убирает, словно маленькая хозяйка. Ему даже грустно стало, что у самого дочки нет. Захотелось тоже такую вот крохотулю с тонкой шейкой, пушистым хвостиком на затылке и розовыми ушками.
— Посмотри, какой порядок, — кончив работу, тронула она отца за рукав.
— Молодцом! Купи себе медаль! — рассеянно приласкал ее Везенин, и малышка порозовела от удовольствия.