Газета валялась на бульваре возле урны. («Урна с прахом», — пришло ему в голову), а фото на газетном клочке можно было счесть снимком на ней. И хотя ничего нового о себе Вранцов не узнал, крохотная эта заметка похоронным звоном прозвучала для него. Она официально удостоверяла его пропажу из общества, утерю им прежнего гражданского состояния, его гражданскую смерть. Прежде была хоть слабая, но надежда, что его проcто числят в отсутствии, в каком–то временном отпуске, что его еще ждут. Но вот и этой надежде конец… Он хотел взять газетный обрывок на память, но, представив себя летящим со своим собственным портретом в клюве, содрогнулся от столь сюрреалистической картины и, отпихнув газету в сторону, улетел.
Да, он исчез, он пропал, он сгинул без следа — и разыскивать его бесполезно! Напрасно ГУВД Мосгорисполкома просит граждан что-либо сообщить о нем — указанные приметы не совпадут. Еще ни один преступник не прятался так надежно, не менял свою внешность так радикально, как он. Он мог бы поселиться прямо под окнами Петровки‑38 и быть совершенно спокойным, что его не найдут. Он давно уже не тот, кого там разыскивают, — он давно уже совершенно другой.
Но что же в нынешнем виде он все–таки собой представлял? Пытаясь дать себе в этом отчет, Вранцов приходил к неутешительному выводу: черт те что представлял! Полупернатое–получеловек, по внешности птица — по сознанию человек. В древних мифах есть такие странные существа, как Минотавр — человекобык, кентавры — человекокони, русалки — женщины с рыбьим хвостом. Или сирены, которые своим сладкоголосым пением губили моряков. В русском фольклоре это птица Сирин — ее изображали с крыльями, птичьими лапами, но с женским лицом и женской грудью. Ничего женского он, слава богу, у себя не обнаруживал, а сочетание мужчины и птицы — о таком даже мифы молчат. Там это странные, но по–своему поэтичные существа, а он что? Какой–то ублюдок, неведомый ни зоологии, ни мифологии. Не ворона — не человек. Вернее, полуворона–получеловек. Наружно, по виду, ворона, а по сознанию — человек. В этом сочетании было что–то издевательское, пародийное, карикатурное. И такая вот карикатура досталась ему в удел.
Человек принадлежит — припомнил он из школьного курса биологии — к виду Ноmo sapiens, рода Ноminides, отряда Рrimates, семейства Маmmalia (млекопитающих) и класса позвоночных. Так что внутри своего класса он все же остался. Поменял только вид, отряд и семейство, а «классовой сущности» своей не утерял. Все же легче, чем если бы насекомым стал.
Физически он во многом чувствовал себя, как и прежде. Между человеком и птицей, да и вообще любой живой тварью оказалось куда больше сходства, чем раньше предполагал. Голод и жажду, например, он точно так же чувствовал, и, если хотелось есть, как–то не различал, ворона это в нем хочет жрать или человек желает покушать. Голодный, как и прежде, становился раздражительным и злым, а вместе с сытостью по всему телу разливалось довольство и благодушие. Страх, тревогу, любопытство — все эти чувства, как и раньше, испытывал. Что же касается сознания и привычек, то с этим было сложнее. Если логика, память, умственные способности, знания остались у него от прежних времен, то умение летать и клевать пищу появилось только теперь. Некоторые птичьи привычки он просто вынужден был перенять. Например, перья и пух подкрылий у него загрязнялись, и время от времени приходилось чиститься клювом. Неудобно и довольно противно, но ведь еще хуже грязным быть.
Летать понемногу привык — даже нравилось. Но и походить по земле все время тянуло. Трудно было переносить это чувство оторванности от земли, невесомости. Ходить по ней он, конечно, мог, но теперешняя походка была неуклюжей, неприятно семенящей какой–то и к тому же слишком близко носом к земле. Лапы коротки, и передвигаться неудобно, словно бы на корточках ходил. Не хватало прежней устойчивости: он не попирал почву ногами, гордо возвышаясь над ней, а скоком прыгал или ходил по ней вперевалочку, не ощущая собственного роста и тяжести.
Иначе, чем прежде, осознавал теперь и свое «я», хотя точно определить все оттенки и различия затруднялся. С одной стороны, его «я» как бы расширилось, наряду с прежним опытом вобрало в себя какой–то новый, иной. Но, с другой стороны, он теперь не до конца со своим «я» идентифицировался, не полностью с ним совпадал. Иногда срывался и начинал махать крыльями, прежде чем успевал осознать, куда и зачем летит. «Куда летит эта птица? Что ей надо?» — спрашивал тогда у себя. Наверное оттого, что не привык еще к своему двойственному положению («двойному гражданству» — желчно иронизировал над собой), то человеческое брало в нем верх, то воронье.