— Княжич разумен и впечатлителен. Эта чрезмерная впечатлительность способствует глубокому проникновению и пониманию. В учении он способен и прилежен. Если и дальше пойдет так, то своей ученостью он превзойдет всех и удивит мир.
— Это отлично, отец, но не следует забывать, что Цотнэ единственный мой наследник. Не только я, весь Одиши смотрит и уповает на него.
— Знаю, князь, и меня как раз это и радует, что у тебя растет достойный наследник.
— Изучать наследнику закон божий и другие науки весьма полезно, но если будущий князь не склонен к воинским и доблестным делам, не умеет играть в мяч, не обучен владеть конем, не изучит правил войны и охоты, то он не годится и управлять княжеством. Не служить ему и при дворе наших царей.
— Истинно так, князь.
— А раз оно так, то я иногда думаю, что не однобоко ли мы обучаем княжича. Туда ли ты направляешь его способности и силы.
— Как это, князь?
— А так. Преждевременной заботой о душе да постоянными раздумьями о царстве божьем не притупили ли мы у него чувство ответственности и сознание своих обязанностей перед народом и перед жизнью?
— Не извольте так думать, князь! Я не люблю ничего чрезмерного.
— Наверное, так это и есть. Но он на пороге юности. Пора тренировать его в метании копий, в стрельбе и фехтовании. Надо брать его на охоту, упражнять в верховой езде. Бог наказал меня, и теперь я для этого не гожусь, значит, в этом ты должен заменить меня. Знаю, что учен ты в ратных делах, в мужестве нет тебе равного. Научи мальчика плаванию и владению веслом, приучи его к стрельбе из лука, к обращению с сетями. А по вечерам читайте светские книги. Я думаю, что это большое доверие ты поймешь и оценишь.
— Постараюсь, князь... постараюсь... Благодарю.
После разговора с князем Ивлиан повез княжича в Анаклию, взяв с собой нескольких пловцов и лодочников. Он думал, что княжич новичок в плавании, и, когда тот вошел в воду до колен, дал знак слугам, чтобы взяли мальчика за руку. Цотнэ, обидевшись, ринулся в воду, стремительно поплыл, потом вдруг нырнул и стал невидимым.
Ивлиан растерялся.
— Спасайте, чего вы там стоите! — кричал он пловцам, но юноши стояли и смеялись.
— Княжич в нашей помощи не нуждается. Он плавает не хуже нас, — успокоил Ивлиана один из них. — Сколько раз он прибегал к нам поплавать, а ты и не знал, отец.
Вдали Цотнэ выпрыгнул над водой, как рыба, поплыл дальше и весело прокричал воспитателю:
— В воду спускайся, учитель. Давай наперегонки!
Отпущенный на волю, в море, княжич резвился, и
трудно было выманить его из воды. Ему хотелось затащить в море и учителя, но Ивлиан избегал плавания.
— Куда же мне, пожилому человеку, плавать! — говорил он, махнув рукой, и удовлетворялся лишь тем, что стоял на берегу и волновался за мальчика.
Иногда Цотнэ удавалось все же зазвать его в лодку. Взмахивая веслами, княжич уплывал далеко в море, потом выпрыгивал за борт, нырял, исчезал из виду. Учитель начинал беспокоиться. Волнуясь, он вскакивал, звал исчезнувшего мальчика, взглядывал на берег, чтобы позвать на помощь. Он метался и хватался за борта. Лодка начинала качаться, и окончательно перепугавшийся Ивлиан садился на дно.
Высунув голову из воды, Цотнэ бил кулаком о борт и раскачивал лодку.
— Осторожно, разбойник. Лодку оставь, не переверни! — сердился и умолял Ивлиан. Но расшалившийся ученик не оставлял его в покое, пока самому не надоедало, тогда он залезал в лодку и брался за весла. Над морем разливалась широкая песня. Учитель и ученик пели слаженно. Они уплывали далеко от берега и полностью отдавались чарам беспредельного моря.
Проголодавшись, они удовлетворялись своим же уловом. Рыбы было много и, сварив ее на разожженном на прибрежных камнях костре, они аппетитно ужинали.
Но море им надоело. Ивлиану захотелось побродить по горам и лесам. Собрав лучших гончих, соколов и ястребов, Ивлиан предался охоте. С самыми искусными одишскими охотниками он держал совет накануне охоты, где и на какую дичь устроить охоту, какой выбрать путь, когда отправиться, что взять с собой, где остановиться на ночлег.
Окончив приготовления, этот облаченный в рясу великан взгромождался на коня, осенял крестом себя и княжича, восседавшего рядом на белом коне, и они двигались вперед.
Они ночевали где придется; перед сном, где-нибудь в палатке во время отдыха в древесной тени Ивлиан сажал княжича возле себя и, как бы для развлечения, занимался с ним.
Цотнэ был возбужден. Увлеченно мчался он на охоту, а в ночь перед охотой долго не засыпал.
Родителей радовало такое оживление мальчика и перемена в его настроении. Шергил подробно расспрашивал княжича об охоте, вел счет убитым зверям и птицам, хвалил за меткую стрельбу из лука и тем поощрял к новым подвигам. С надеждой и упованием глядел он на повеселевшего Цотнэ, но он не видел и не знал истинной причины этого увлечения, не ведал, что творится в сердце наследника.
А Цотнэ каждое утро вставал с одним решением — во время охоты проникнуть подальше в горы и найти там глухой монастырь. Увлекаясь охотой, он не забывал этого главного своего желания и, гоняясь за зверем, только и думал о том, как бы оторваться от других и уединиться. Но время шло, а пастырь Ивлиан не отставал от мальчика ни на шаг, точно держался за веревочку.
Если бы дело было только в этом, Цотнэ как-нибудь смог бы обмануть бдительность учителя, но, как нарочно, за все это время ни разу не встретился ему заброшенный в глухом ущелье или в неприступных горах монастырь. Цотнэ выбирал для охоты самые дальние уголки Одиши, но все эти вожделенные пустыни и пещеры куда-то исчезали как назло и не попадались ему на глаза.
Однажды они, убив по одному оленю и одной лани, удовлетворились этим, набили еще куропаток, горных курочек и заблаговременно повернули к дому.
Выехали из леса. Полуденное солнце утомило их, всем захотелось пить. Дорога шла то сенокосами, то по фруктовым садам. На склонах рядами стояли ульи, жужжали пчелы.
Внезапно Ивлиан придержал коня и что-то шепнул княжичу. Цотнэ натянул повод, и вся кавалькада остановилась.
Перед пасекой, на свежескошенном лугу сидел человек. Выпростав из халата одну руку, он держал ее на горячем солнце. Рука сплошь была покрыта пчелами. Свое лицо человек закрыл от солнца большим тыквенным листом. То ли солнце беспокоило человека, то ли укусы пчел — подбородок его дрожал, да и рука вздрагивала.
— Рука у него смазана медом, — шепнул пастырь наследнику. — Потому ее и облепили пчелы.
— Они разве не жалят?
— Не видишь, как он вздрагивает... Жалят, но он терпит.
— Зачем он это? — удивился Цотнэ.
Ивлиан пожал плечами и тронул коня с места. Услышав топот коней, лежащий на солнце человек поднял голову и, отстранив тыквенный лист, поглядел на проезжих.
Цотнэ оглянулся, и человек этот показался ему знакомым.
— Отиа... Наш конюх Отиа,—сказал княжич пастырю. Ивлиан тоже обернулся к ульям, но Отиа сидел по-прежнему, закрывшись листом тыквы.
Проезжая деревней, увидели в одном дворе женщину, которая черпала воду из колодца.
— Не выпьешь ли колодезной воды, княжич? — спросил Ивлиан и, не дожидаясь ответа, крикнул: — Эй, хозяйка!
Женщина оглянулась, оправила платок на голове и поглядела на неизвестных всадников.
— Вот радость, княжич Цотнэ пожаловал! — с восторгом закричала она и бросилась к воротам: — Пожалуйте, княжич! Пожалуйте!
— Цабо! Служанка нашей большой госпожи! — узнали охотники.
— Будь здорова, Цабо! — приветствовал ее и отец Ивлиан. — Задыхаемся от жажды. Будь добра, дай-ка нам холодной воды.
— Не воды, а вина извольте выпить! — Цабо выбежала на дорогу. — Пожалуйте. Сейчас же накрою стол!
— Для вина у нас мало времени, а воды выпьем.
Цабо принесла кружки. От холодной, как лед, воды они сразу же запотели.
— Сначала младшему! — сказал Ивлиан и первый стакан протянул Цотнэ.
— Как отпустить вас, не угостив рак следует? Что муж скажет! Хоть немного побыли бы! — суетилась взволнованная Цабо.