— Так будет лучше, да поможет вам бог! — Ивлиан опорожнил сосуд. — А Отиа где?
— Где ему быть? Кто-то научил его, что укусами пчел можно вылечить искалеченную руку. Вот он каждый день и ходит на пасеку, лечится там пчелиными укусами.
— Как он выдерживает? — спросил Цотнэ.
— Сама удивляюсь. Опухшая рука не дает ему ночью спать, но наутро он опять идет на пасеку, и пчелы опять жалят его. Надеется, что одеревеневшая рука хоть немного будет двигаться. Я его не ругаю. Сами знаете, каково однорукому! Это же полчеловека! Так мне его жалко!
Лицо у Цотнэ горело, а сердце учащенно билось, когда он слушал рассказ о злоключениях человека, пострадавшего из-за его лжи.
— Кто знает, может, пчелы ему помогут? Все средства надо испробовать, — успокоил женщину Ивлиан.
— Дай бы бог! Но пока не замечаю улучшения.
— Ну, бывайте здоровы, привет от нас Отиа. За воду спасибо! — Ивлиан отпустил поводья.
— Да поможет вам господь! Но что я скажу мужу, как объясню, почему отпустила вас без угощения?
Цотнэ приотстал немного, достал кисет с деньгами и незаметно вложил его в руку Цабо.
Цабо отказывалась.
— Напрасно беспокоитесь! Мы и без того облагодетельствованы вашей семьей. Да поможет вам бог!
Цотнэ помчался догонять спутников. Он ехал вперед, а перед его глазами неотступно был Отиа, его смазанная медом рука, дрожащий от боли подбородок и пчелы, жалящие опухшее тело.
Тогда промелькнуло перед мысленным взором раскаленное железо, искаженное страшной болью лицо Отиа. Цотнэ едва не сделалось дурно, но, схватившись за луку седла, он восстановил равновесие. Отец говорил тогда: «И ты бы выдержал. Жизнь полна испытаний. Мужчина для того и родится на свет, чтобы победить все несчастья!»
— Муциус Сцевола! Муциус Сцевола! — бормотал между тем про себя Ивлиан.
— Что ты сказал, учитель?
— Ничего. Вспомнил римского мужа Муция Сцеволу.
— Почему ты вспомнил его, и кто был этот римлянин?
— Напомнила мне о нем выдержка конюха Отиа... Это произошло давно, очень давно. Римляне вели войну с этрусками не на жизнь, а на смерть. Этрусский царь Порсена окружил Рим, и город вскоре должен был пасть. Тогда один римский юноша, Муциус, решил пожертвовать собою ради Рима, прокрасться в этрусский стан и убить царя. Муциусу удалось прокрасться в этрусский лагерь, но по ошибке вместо Порсены он убил лишь одного из вельмож. Убийцу схватили и отвели к царю.
— Я гражданин Рима, — гордо заявил юноша царю этрусков. — Мое имя Гаюс Муциус. Я пришел сюда, чтобы убить заклятого врага моей родины. Я готов ответить за это и умереть. Отважные действия и отважная смерть одинаково характерны для римлян. Я не один, подобные мне придут и убьют тебя. Будь бдителен, царь. Подымется меч, чтобы поразить тебя!
Царь хотел знать, кто пропустил вражеского солдата в лагерь, но юноша не отвечал на вопросы. Тогда Порсена приказал зажечь огонь и стал угрожать юноше пыткой.
— Смотри на меня, тиран! — вскричал юноша.— Смотри и увидишь, как легка смерть для того, кто видит свое бессмертие.
Сказав это, Муциус сунул десницу в пылающий огонь. Очарованный героизмом римского юноши, царь приказал оттащить его от огня, даровал ему жизнь и свободу.
— Вот это герой! — вырвалось у Цотнэ.
— Да, Муциус Сцевола признан выдающимся, исключительным героем всех времен и всех народов.
— Ведь надо было терпеть, пока горела рука?!
— Великая вера и любовь дали ему терпение, княжич, большая любовь к родине и ненависть к ее врагам.
— Неужели так всемогуще это чувство?
— Любовь к родине и верность ей — высочайшее чувство, оно непобедимо! Счастлив тот, кому представится случай испытать это чувство, ибо охваченный им человек не знает страха смерти, а воля его так тверда, что он готов умереть, совершая свой подвиг.
— Сегодня, княжич, тебе надо как следует выспаться. Завтра нам предстоит побывать в отдаленных и диких местах, — сказал после ужина отец Ивлиан.
У Цотнэ же вошло в дурную привычку, что как раз тогда, когда надо было рано встать, он долго не мог уснуть. Думы и воспоминания роились в голове, он вертелся в постели, сон одолевал его только на рассвете.
И на этот раз он не смог совладать с неприятной и утомляющей бессонницей. Чем больше он старался уснуть, тем дальше от него бежал сон. Когда же забылся в конце концов тяжелым сном, опять вдруг послышался, как некогда, внятный голос:
— Встань и следуй за мной!
И опять появилась во всем теле неизъяснимая легкость, будто выросли крылья и тело, утратив весомость, вот-вот готово взлететь.
Княжич встрепенулся, открыл глаза.
Над ним стоял Ивлиан, выспавшийся и отдохнувший. Румяное лицо, добрые, улыбающиеся глаза.
— Довольно спать, пора в дорогу. Уже светает!
Цотнэ поглядел в окно. Небо уже затуманилось и поголубело. Ржанье и фырканье коней, лай собак и петушиный крик будоражили спящие окрестности и нарушали мирный сон людей.
Отбросив одеяло, Цотнэ вскочил. Он совершенно не чувствовал усталости от бессонницы, наоборот, откуда-то влилась в него бодрящая тело и душу сила, и будто было это продолжением сна. Необычайная легкость влекла к полету. Он и сам не понимал, почему при виде родителей на глаза навернулись слезы, куда настойчиво звали мечты и мысли, куда тянули ставшие безраздельными сон и действительность.
Скакали, пока не кончилась равнина. Потом дорога пошла на подъем, и Цотнэ перевел коня на шаг. Проголодавшись, они спешились в тени дубов, разостлали на траве скатерть и приступили к завтраку. Княжич ел мало, все его существо устремлялось куда-то вдаль, в нетерпении он спешил продолжить путь.
Пастырь Ивлиан взял рог и произнес здравицу в честь царицы. Опустошив сосуд, он вновь наполнил его и протянул было следующему застольнику, но вдруг сидящий около него княжич перехватил рог и взял его из рук опешившего от неожиданности пастыря.
Цотнэ никогда еще не пил вина. Ивлиан испугался, что вино повредит мальчику, но запретить не посмел и только взмолился:
— Не выпивай до конца, княжич, ты же непривычен.
Цотнэ будто не слышал предупреждения пастыря, прильнул к рогу и, не переводя дыхания, опорожнил его до конца. Щеки у него заалели, а глаза возбужденно загорелись.
Ивлиан испугался, что княжич и еще выпьет, а поэтому, отложив рог, решил закончить трапезу. Выпили последний тост, отряхнули полы одежд, свернули скатерть и вскочили на коней.
С широкой дороги перешли на петлявшую меж колючих кустарников едва заметную тропку. Долго ехали по ней то в гору, то под гору, то между скал и наконец выехали к заросшему густым лесом укромному ущелью. Стали объезжать растущий в пойме дубняк, окружили его. Заиграли охотничьи роги, залаяли спущенные собаки, всполошились птицы, свечками взлетели в небо фазаны. Словно камни, они посыпались с неба, и лучники радостно кинулись к первой добыче.
Между тем из леса двинулись первые вспугнутые собаками животные.
Прильнув к шершавому дубу, собравшись словно для прыжка, княжич ожидал появления зверя.
В двадцати шагах от него Ивлиан с луком наготове тоже ждал, когда явится зверь. Вдруг все охотники переместились в сторону, дальше по опушке дубравы, куда устремилась вся собачья свора. Должно быть, целое стадо оленей попало в окружение собак, охота удалялась от Цотнэ, и шум ее затихал.
Цотнэ огляделся вокруг и увидел, что остался один. От непривычки к вину у юноши кружилась голова. Он испытывал неизведанное чувство удовольствия и восторга. Он стоял возбужденный и растерянный, не знал, как поступить—скакать за оленями, как и все, или махнуть на охоту рукой и оставаться не месте, не лишаясь блаженного сладостного покоя.
Вдруг перед ним появилась лань. Неизвестно, откуда она взялась. Было похоже, что она либо выросла из-под земли или спустилась с неба. Она казалась испуганной и в то же время шла прямо на Цотнэ, на охотника, на его приготовленную стрелу.
Цотнэ стоял и смотрел как завороженный, не шевелясь, не дыша. Тем не менее лань будто почуяла опасность, на мгновение приостановилась, замерла на месте, потом, резко изменив направление, ринулась в сторону, в кусты, и сразу исчезла. Но Цотнэ успел выпустить стрелу и чутьем охотника понял, что стрела, если и не попала как следует, то все же задела убегающее животное. Он бросился в кусты, где только что прошла лань, и увидел на земле тоненькую цепочку красных капель. Охотничий азарт овладел отроком, он пустился по кровавому следу. Все дальнейшее происходило с ним, как во сне или в сказке. По его предположениям лань должна была ускакать далеко, а между тем, как только он устремился за ней, увидел ее вблизи, пересекающей поляну.