— Перебьют, полностью перебьют, — подтвердил Эгарслан Бакурцихели.
— Все равно гибнем, так хоть встретим их достойно, не дадимся как трусы... — вспыхнул Геретский эристав Шота, и его смуглое лицо запылало.
— Монголов в сто раз больше, чем нас. Ничего из этого не выйдет. Только бессмысленно дадим себя уничтожить.
— Ведь все равно не помилуют нас.
— Вместо того, чтоб гибнуть всем, может, лучше будет, если мы, князья, пожертвуем собой и этим спасем остальное наше войско.
Слова Картлийского эристава никого не удивили.
— Правильно, но как это сделать?
— Если их успокоит наша смерть, если они, побив нас, князей, не тронут воинов, то ради этого кто пожалеет себя?!
— Явимся к Чормагоиу, — продолжал Сурамели. — Он умный военачальник. Если грузины чем-нибудь обидели их, возьмем на себя всю вину. Нас уничтожат, но хоть вымолим пощаду для воинов.
— Драгоценности, какие есть у нас при себе, преподнесем им, — нам едва ли они пригодятся, —махнул рукой
Варам Гагели.
— Иного выхода я не вижу, — заключил Сурамели.
— Ты хоть веришь, что мы избежим смерти или спасем войско? — посмел спросить Шота.
— Верю, эристав, в мудрость и осмотрительность Чормагона. Он знает грузин, знает и то, что на измену мы не способны.
— Иного выхода у нас ведь нет?
— Иного выхода нет! — единодушно утвердили князья.
Нойон Чагатай обычно вставал рано утром. Это был закон. Вскочив с постели еще до рассвета, он садился на коня и объезжал стан, дыша чистым воздухом, наслаждаясь пением птиц, встречающих рассвет, проверяя заодно и чуткость караулов. Возвратившись в шатер, он садился завтракать. Солнце к этому времени стояло уже высоко над горизонтом.
Как обычно, к шатру подвели оседланного коня, но Чагатай не вышел в урочное время и никого не позвал.
Наконец стражники посмели войти в шатер и увидели жуткую картину: Чагатай с перерезанным горлом лежал в луже крови.
Испуганные стражники подняли крик. Весь лагерь поднялся на ноги.
К шатру Чагатая бежали сначала одиночные воины. Потом весь монгольский лагерь ринулся в эту сторону, и вокруг шатра забушевало возмущенное море.
— Нойоны, нойоны идут!
— Дорогу... Дорогу...
— Дорогу нойонам!
Стражники кнутами и нагайками, пинками и руганью разгоняли любопытных монголов и освобождали путь для идущих к шатру возбужденных начальников.
У всех троих нойонов — Чормагона, Иосура и Бичу — руки лежали на рукоятках сабель. Они по-звериному вращали помутневшими, налившимися кровью глазами и бледные, с сжатыми губами продвигались вперед.
Первым в шатер вошел старший из нойонов, Чормагон. За ним последовали Иосур и Бичу. Сняв шапки, они приблизились к телу покойного соратника. Сколько войн провели бок о бок с Чагатаем, сколько разгромили крепостей, сколько стран растоптали копытами своих некованых коней. Такой воин, как Чагатай, был достоин умереть на коне, но слепая судьба преждевременно и бесславно отняла у него жизнь. Вместо того чтобы быть сраженным вражеской стрелой на мчавшемся во весь опор коне, вместо того чтобы Чагатай, как беркут, сложил крылья на залитом кровью поле боя, вместо этого орленок Чингисхана лежал, как закланная свинья, на кошме в полутемном шатре и плавал в собственной, уже свернувшейся и почерневшей крови.
Нойоны беззвучно отошли от покойника. Чормагон обвел глазами столпившихся у шатра, выпрямился и грозно спросил:
— Кто убил Чагатая?
Оба уже обезоруженных стражника распластались перед ним на земле.
— Не знаем, повелитель!
— Кто убил Чагатая? — опять спросил Чормагон, и от сдерживаемой злобы у него запрыгало веко на одном глазу.
— Не знаем, мы не виноваты...
— Кто был в шатре Чагатая?
— После ухода нойонов никто не заходил...
— Всю ночь не смыкали глаз. В шатре был только Чагатай... один и уснул.
— Нойона Чагатая убили вы. Или уснули и не слышали, как вошли убийцы. В обоих случаях вы достойны смерти, — Чормагон пихнул ногой валявшихся на земле стражников и взревел: — Выволоките их отсюда!
На стражников сейчас же набросились и поволокли.
— Иосур! — повернулся Чормагон к нойону, стоявшему направо от него. — Заставь их сказать правду и до полудня мне доложи.
Нойон Иосур поклонился и пошел впереди задержанных стражников.
— Я знаю, кто мог убить нойона Чагатая, — выступил вперед сотник Хайду.
Чормагон уставился на сотника и прислушался.
— Я знаю, кто мог убить... Вчера он был у грузин. Они угрожали ему.
— Ну и что ж что был у грузин? — взревел Чормагон и посмотрел на Бичу.
— Ты ведь знаешь, что из-за нехватки продуктов мы прекратили грузинам выдачу пайка. Они и без того роптали, а вчера совсем распоясались. Собирались снять осаду и разбежаться по домам. Чагатай сам взялся утихомирить грузин и отправился к ним... Но они слушать его не стали, едва не набросились. Если б не я с моей сотней, то, наверное, живым бы он не ушел.
— Если до сих пор тайно шептались, то теперь подняли головы, угрожают, — послышался второй голос.
— Вчера вечером грузины околачивались здесь. Я сам их видел. Нет сомнения—нойона Чагатая убили они. Так это, люди? — обратился Хайду к воинам.
— Так, грузины убили!—загудели воины.
— Нечего выяснять. Кто грозился убить, тот и убил. Смерть! — закричал Хайду, выхватывая саблю из ножен.
— Смерть! Смерть! — взревели воины, и Чормагона смутил возбужденный блеск их глаз.
— Командиры! — рявкнул Чормагон.— Тишина и порядок!
Командиры выступили вперед и застыли.
— Грузинские князья сегодня утром по своей воле явились к нам, извинились за вчерашние беспорядки и изъявили полную покорность.
— Грузины лицемерят!
— Уходят от ответственности!
— Смерть убийцам Чагатая! — шумело войско.
— Я их арестовал, хотя о смерти Чагатая еще не знал ничего.
— Смерть убийцам Чагатая! — шумело войско.
— Если грузины участвовали в убийстве Чагатая, смерти им не миновать. Но я хорошо знаю грузин. Измена и убийство исподтишка им не свойственны.
Гнев как будто утих, воины, замолкнув, прислушивались.
— Поспешность повредит делу. Сначала хорошенько расследуем, изобличим виновных, а потом накажем.
А пока окружим грузинское войско и всех обезоружим, чтобы не попытались освободить своих князей и не пролилась кровь.
— Сровнять их лагерь с землей!
— Всех перебить! — с новой силой загалдели воины.
— Следуйте за мной в полном боевом порядке. Каждый за малейшее нарушение и самовольство жестоко поплатится!—старший нойон маленькими огненными глазками впился в командиров.
Подчиненные, не раз испытавшие на себе беспощадную жестокость нойона, не выдержав грозного взгляда, склонили головы. Воины еще немного пошумели, огромное море еще поволновалось, побурлило и постепенно успокоилось.
Начальники отдавали распоряжения. В воздухе засвистели нагайки. Воины расходились по своим сотням.
Сотник Хайду подошел к повелителю и дрожащим голосом проговорил:
— Великий нойон! Моя сотня всегда сражалась под знаменем Чагатая! Мы никому не уступим его убийц — отомстить должны мы!
— Будьте около меня, скоро вы мне пригодитесь, — Чормагон сел на коня и повел войско.
Оставшись один, Бадрадин с трудом пробрался через густые заросли тростника. Гашиш, волнение и усталость осилили его, он расстелил бурку и тотчас заснул. Бадрадину приснился сон.
Исполнив свой долг, он входит в Аламутскую крепость. Навстречу является сам Аллааддин. Бадрадин протягивает ему окровавленный нож и почтительно докладывает:
— Я выполнил твое поручение, властитель. Этим ножом я убил нойона Чагатая, и теперь его душа мучается в аду.
— Знаю, Бадрадин, мне уже доложили о твоей верности и преданности братству мулидов. Ты уже стал федави, и тебя ждет блаженство в раю. Пожалуй сюда, Бадри! Вся Аламутская крепость и город празднует твою победу.