Аллааддин повел Бадрадина и ввел его в украшенную золотом и драгоценными камнями обширную залу.
Бедного федави облекли в дорогие одежды, посадили за золотой столик, подали ему изысканную пищу и напитки. Аламутцы в белых одеждах, упав на колени, возносили хвалу Бадрадину. Высоко под сводами сонмы ангелов пели гимны в честь самоотверженного Бадрадина.
От славословий и песнопений Бадрадин и без пищи сделался сыт, ему надоело глядеть на драгоценности, и убийца Чагатая взмолился перед властителем:
— Теперь, помилуй, властитель, и если аллах твоими устами не собирается дать мне нового поручения, отпусти из этого мира, довольно мне слоняться по грешной земле.
— У аллаха нет больше для тебя поручений, Ты уже очищен от грехов, твоя душа может расстаться с временным своим обиталищем и начать бесконечное путешествие по телам счастливых существ.
— Так пожелайте же мне доброго пути, властитель! — взмолился Бадрадин и преклонил колени.
Аллааддин долго напутствовал святого федави, благословил его и, проливая слезы, попрощался.
Бадрадин закрыл глаза. Почувствовал, что почва уходит из-под ног, а он куда-то плывет, или, вернее, его куда-то влекут. Вот уже Бадрадина кладут в могилу, и благоверному исмаилиту становится смешно: неужели им не ведомо, что он и минуты не побудет в могиле, прилетят ангелы, откроют могилу, и душа его, исполненная блаженства, начнет свое счастливое путешествие из тела одного существа в другое.
Все ушли. Бадрадин один лежит в могиле и ждет появления ангелов.
Стемнело. Весь мир объят сном и тишиной. Могила открылась, и прилетели два ангела. Бадрадин узнал ангелов: это Мункир и Накир. Они должны выполнить обряд: допросить покойного. Наверно, Бадрадина долго не задержат, они ведь от Аллааддина знают о самоотверженности преставившегося. Просто напутствуют на дорогу и отправят душу святого федави вселяться в тела других существ. Но у ангелов суровые лица, и в руках вместо цветов они держат каленое железо. Гневно сверкая глазами, направляются они к Бадрадину. Даже не поприветствовав святого покойника, схватили, повалили и начали избивать калеными прутьями по голому телу.
— Я федави! Я свято, безгрешно прошел все ступени! — закричал, корчась от боли, Бадрадин.
— Величайший грех ты совершил как раз перед смертью! — вскричал Мункир и огрел его еще раз раскаленным прутом.
— Ты спрятался, и грузин обвинили в убийстве нойона Чагатая. Ты погубил множество безвинных людей! — добавил Накир и хлестнул его прутом.
— Кто тебе простит, несчастный, их смерть? Вся твоя святая жизнь пропала из-за одного неразумного шага. Теперь тебя ждут адские муки. Твоя душа вместо того чтобы вселиться в прекрасные существа, будет заключена в огромный камень и навеки останется замурованной в нем.
— Я федави! О моей святости спросите у Аллааддина.
— Что Аллааддин? Сам аллах не в силах помочь тебе, так как содеянный тобою тяжкий грех непростителен! Довольно его бить, прикатим камень и заключим в него этого грешника, — сказал ангел Мункир. Он отбросил каленое железо в сторону и прикатил к могиле камень, огромный, как гора. Камень постепенно разверзся. Ангелы схватили Бадрадина и начали силой запихивать его душу в камень. Бадрадин чувствует, что гибнет навсегда, что настал его конец, еще немного, и его душу замуруют в этот огромный камень, откуда она не выйдет и в день второго пришествия. Какая страшная мука и как душно, когда заключают в камень!
— Пустите... Только отпустите, я еще успею спасти грузин! — вскричал в отчаянии Бадрадин.
Ангелы на мгновение остановились.
— Как? Разве грузин еще не перебили? — спросил Мункир.
— Нет, еще есть время. Чормагон дал им время до полудня. Если до полудня выявится убийца, грузины спасены, — говорит Накир.
— Если так, то отпустим, — заключил Мункир.
— Отпустим, — согласился Накир, и душу Бадрадина вытащили из камня.
— Ну, а теперь иди спасай невинных. Только знай, если не спасешь, не уйти твоей душе от навечного заключения в камень! — закричал Накир и крепко хлестнул Бадрадина еще раз, напоследок.
Бадрадин проснулся.
Он лежал на разостланной в тростниках бурке на солнцепеке. Вспомнив сон, вскочил, как ужаленный змеей. Солнце близилось к полудню. Раздумывать было некогда.
Сунув за пазуху нож с запекшейся кровью, Бадрадин пошел по направлению к грузинскому лагерю. Медленно, с трудом пробивал он дорогу среди тростника. Из грузинского лагеря доносился шум. Чем ближе подходил он к лагерю, тем сильнее становился шум и под конец превратился в протяжный гул.
Бадрадин достиг берега. Раздвинув тростники, выглянул.
Все войско стояло на молитве. Коленопреклоненные воины бились головой о землю, возносили господу молитвы и причитали обреченными голосами. В середине лагеря возвышалась гора сабель, кинжалов, луков и стрел.
Бадрадин вышел из тростников и пустился бежать по склону.
Между тем монгольские войска, окружавшие грузин, пришли в движение.
Поднялась пыль. Разворачивались конные сотни. Послышалось ржанье коней, гул, бряцание оружия. Войском монголов командовал сам Чормагон. Его глазам предстало удивительное зрелище.
Целое войско обезоруженных грузин как один человек стояло на коленях и молилось. Посреди лагеря возвышалась гора оружия.
Направляясь сюда, Чормагон ожидал встретить бунт и сопротивление. Зрелище смутило нойона, и он пришел в замешательство: разоружившиеся по собственному желанию грузины не только не собирались сопротивляться и вступать в бой, но полностью вручали ему свою судьбу и жизнь.
— Ман куштэм Чагата! — раздался вдруг крик, и Чормагон очнулся от забытья. На возвышенности стоял Бадрадин и в поднятой руке держал нож с запекшейся кровью.
— Ман куштэм Чагата!
— Что он говорит?
— Говорит, я убил Чагатая!
Монголы взревели и только собрались ринуться, чтобы растерзать мулида, как Чормагон поднял руку и все застыли на месте.
— Ман куштэм Чагата! Ман куштэм Чагата! — вопил Бадрадин, размахивая окровавленным ножом и прыгая на месте как бес.
Чормагон дал знак Хаиду.
Сотник и его нукеры накинулись и схватили убийцу Чагатая.
На допросе Бадрадин во всем признался. Не упустил своего сна и чистосердечно рассказал, что принудило его выйти из тростникового болота и самому, по собственной воле сдаться врагам.
Грузинские князья, с которых было снято обвинение в убийстве Чагатая, были оправданы, получили пищу, дали клятву верности и с миром вернулись в свой лагерь.
Но спасение от смерти вовсе не умаляет героического самопожертвования Григола Сурамели.
Монголы вывели мулида Бадрадина на площадь и мечом рассекли на две половины.
Исполнивший свой долг мулид встретил взмах меча блаженной улыбкой.
На Палеастомском озере, на судостроительных верфях стояли жаркие дни. Многое уже было сделано. До намеченного срока, когда готовый флот должен был через устье Фазиса выйти в море, оставалось меньше года.
Царь спешил. С венецианским и генуэзским послами, с каждым в отдельности, велись тайные переговоры о приобретении кораблей и о строительстве портов на Черноморском побережье. Выбор все же остановился на Венеции. Посол властительницы морей обещал грузинскому царю от имени дожа продать на льготных условиях военные корабли и устроить порты. Царь снарядил в Венецию посольство под руководством Цотнэ, который стал к этому времени правителем Одиши. Ему поручалось провести окончательные переговоры и заключить договор с дожем Венеции.
Помимо того, Цотнэ вез с собой грузинских моряков и кораблестроителей, дабы вместе с ними на венецианских верфях за полгода освоить искусство судостроения. Долго готовили посольство к отправке. Несколько кораблей нагрузили продуктами и ценными товарами, предназначенными для правителей Венеции.
— Знай, что от успеха твоего посольства во многом будет зависеть могущество Грузии, — еще раз повторил царь, прощаясь с Цотнэ.