Чормагону понравились слова грузинского князя, и он милостиво улыбнулся Эгарслану.
Через минуту на поле выехали всадники. В воздух взлетел мяч, и конные кахетинцы ринулись за ним. Ловко били лаптой, соскакивали с коней, перевешивались с седел.
Монголы с восторгом глядели на игроков.
— И ты, князь, так же ловок играть в мяч? — обратился Чормагон к Эгарслану.
Эгарслан смотрел только на монгольских нойонов. От него не ускользнуло, что на их лица набежала тень. Он сообразил, что проявление чрезмерной отваги и ловкости перед монголами раздражает их честолюбие и что это может обернуться во вред грузинам. Бакурцихели хорошо помнил наставления тех, кто уже был знаком с монгольскими нравами и знал их нойонов. «Постарайся ни внешностью, ни поведением чрезмерно не проявлять себя, не возбуждай зависти, так как они не выносят никого, кто лучше их. Если они хоть в мелочи позавидуют тебе, тотчас возненавидят и обрекут на смерть!» Эгарслан заметил, что его воины со своей ловкостью зашли слишком далеко. Согнувшись вдвое, он посмел обратиться к Чормагону:
— Если повелитель пожелает, и я включусь в игру!
Чормагон дал знак, и Эгарслан степенно направился к полю.
Ему подали гнедого коня с черной гривой и черным хвостом. Вскочив в седло, он врезался в круг игроков и проворно вертя лаптой, раскидал наездников, перехватил у них мяч и далеко ускакал с ним.
Он что-то прокричал ринувшимся за ним в погоню, тогда один из игроков сорвался с коня и плюхнулся на землю. Смолкли клики и улегся жар борьбы. Упавшего всадника окружили товарищи, вывели его с поля. Игра расстроилась.
Насупив брови, Эгарслан вернулся к нойонам. Спешившись и как бы обескураженный оплошностью игрока, он подошел к монгольским владыкам.
— Опозорились,—сказал он сокрушенно и упал на колени.
— Это ничего, — наездник всегда рискует свалиться, — осклабился Чормагон. — Грузинский князь прекрасно владеет лаптой. Если он так же владеет мечом, его ждут у нас великие милости.
— Дозвольте сопутствовать вам в боях и сами испытайте мои способности и мою верность, — сказал Бакурцихели, смело и прямо взглянув на монгольского нойона.
Началось пиршество. Чормагон занял место во главе трапезы. По сторонам от него расположились нойоны.
Грузинского князя Чормагон посадил напротив себя, приставив к нему переводчика.
Точно изголодавшиеся, набросились монголы на поданное им мясо. Терзали руками и зубами огромные куски, время от времени вытирая жирные руки об одежду слуг, стоящих за их спинами и кидая назад обглоданные кости. Эгарслан не был хорошим едоком. Огромный человек удовлетворялся малым. Понемногу беря с каждого блюда, обычно он быстро насыщался и оставлял стол. Обильное угощение с многочисленными яствами никогда не прельщало его. Он больше любил хорошее вино и остроумную беседу, умеренные тосты и ублажающие слух песни. Словом, Эгарслан садился за стол для развлечения и увеселения, а не для еды.
Все удивлялись, как это такой огромный человек удовлетворяется столь малым количеством пищи. Благодаря умеренности в еде, а также тому, что постоянно сидел на коне, часто бывал в походах, любил конные состязания и игру в мяч, благодаря всему этому человек такого роста, уже пожилой и поседевший, сохранил тонкий стан и был поджар в животе.
Он взял хлеба и сыра. Съел немного и мяса, наблюдая за разыгравшимся аппетитом нойонов, которые горстями запихивали в рот пищу. Видя их обжорство, он догадывался, откуда такие огромные животы у них, вовсе еще не пожилых людей. Им приходилось переносить бессонные ночи, преодолевать длиннейшие дороги. Не было недостатка и в сражениях. Всю жизнь они проводили в седле и все же едва таскали огромные животы.
Оказывается, главное — это их ненасытность, в которой соревнуются их желудки и их глаза. «Говорят — ястребом будешь есть и легок будешь, как ястреб, свиньей будешь жрать и живот будет, как у свиньи», — вспомнил Эгарслан грузинскую пословицу. Улыбка невольно появилась у него на губах, и тотчас Чормагон, отвалившись от еды, пристально поглядел на эристава Кахетии.
— Почему наш гость ничего не ест? Если он опасается отравы, скажи ему, — враги монголов гибнут на поле брани, а в постели никто из них еще не умирал.
Пока переводчик передавал его слова, Чормагон оторвал от поданного ему теленка лопатку и положил ее перед Эгарсланом.
— Пусть ест. Только что забитый теленок, даже кости тают во рту.
Старейший нойон уже утолил первый голод, отдышался и крикнул слугам:
— Что стоите, наливайте кумыс!
Слуги развязали бурдюки и наполнили чаши шипучим кумысом.
Эгарслан поразился. Монголы, не помянув ни бога, ни своего властителя, схватили чаши и мигом их опорожнили.
Чормагон бросил пустой сосуд на стол и уставился на грузинского князя.
— Непобедимые монголы и в напиток не подмешивают яда! Пей, грузин, кумыс полезен для здоровья и приведет тебя в хорошее настроение. Пей, не кривляйся, словно девушка!
«Выпью, чего бы мне это ни стоило», — решил Эгарслан и наклонился над чашей. Он прикоснулся к ней губами и сразу почувствовал тошноту, но зажмурился и, не задерживая во рту, вылил в горло перекисшее молоко. Его не стошнило. «Не так уж плох этот кумыс, все зависит от привычки», — подумал он и вытер губы.
— Ну как оно? Ваше вино лучше? — спросил нойон Чагатай, хитро улыбаясь и щуря и без того тонкие, как щелки, глаза.
— Мы больше привыкли к вину. Я привез в подарок нойонам лучшее грузинское вино, и если дозволите его принести...
— Давай, давай... Посмотрим! — мотнул головой нойон и подмигнул своим.
Немного погодя четверо кахетинских воинов внесли бурдюк вина, развязали его, и из горловины потекла красная, как кровь, влага.
Побывавшим в Иране и Адарбадагане монгольским нойонам хорошо был знаком вкус шербета, но все же они с удивлением глядели на текущую из бурдюка неведомую жидкость.
Первую чашу Бакурцихели поднес Чормагону. Тот насупил брови и уставился на сосуд.
— Что это, человеческая или лошадиная кровь? — рассерженно спросил Чормагон.
— Грузины не пьют крови людей и животных, великий нойон! Это сок плодов нашей лозы, и в нем нет ни капли какой-либо примеси. Он, как кровь, вливается в тело человеческое, придает ему силы и развеивает печаль.
— Хи-хи-хи! — и Чормагон поднес чашу к губам. Запах вина привлек его, губы затрепетали от вожделения.
Только он собирался прильнуть к чаше, как нойон Бичу воскликнул:
— Подожди, не пей! Может, оно отравлено!
— Да, да!—закричали Чагатай и Сирмон в один голос. — Пусть сначала выпьют сами грузины!
— Правильно! — рассердился Чормагон на самого себя, заодно и на грузин. — Сначала выпей сам и дай выпить всем твоим спутникам! Потом уж и мы попробуем.
— Да, да!—поддержали все и уставились на Бакурцихели.
Эгарслан позвал свою свиту. За его спиной в несколько рядов выстроились кахетинские вельможи. Эгарслан поднял полную чашу:
— У нас, грузин, есть один обычай: мы не пьем вина во время пира, пока во всеуслышание не произнесем здравицу. Первая здравица в честь бога и за здоровье властителя. Дай бог столько лет жизни покровителю всего мира, вашему великому и непобедимому хану, сколько солдат воюет в его непобедимом войске, сколько коней пасется на полях покоренных им стран, сколько листьев шелестит на деревьях в лесах, раскинувшихся на необозримых просторах его владычества, сколько капель вина в этом бурдюке и в этой чаше. Да здравствует непревзойденный мудрый военачальник, богоподобный хан! Ваша!—Как гром с неба, в один голос загремело «ваша» кахетинских вельмож.
Бакурцихели и его спутники не переводя дыхания опорожнили чаши и перевернули их вверх дном.
Толмач перевел нойонам слова Эгарслана. Они остались довольны.
— Молодец, молодец, грузин!— раздались одобрительные возгласы.
Эгарслан вытер губы, вновь наполнил чашу и подошел к Чормагону. Преклонив колено перед старейшим нойоном, протянул ему чашу: