Цотнэ казалось, что он падает в бездонную пропасть, точно брошенный в колодец камень. Он летел в темноте, и не было конца этой бездонной пропасти. Он размахивал руками и ногами, тщетно пытаясь зацепиться за что-нибудь, но в черной мгле ничего не было видно, ничего не было слышно, кроме шума в ушах. Этот шум набегал, как морской прибой, то нарастая, то утихая до еле слышного нежного шороха.
Потом он упал и вначале подумал, что упал в море. Но вода была теплой и вязкой. Озноб проникал во все его тело, ослабляя его. Потом опять все завертелось, голова отяжелела, и он перестал чувствовать и понимать что-либо.
Только на другой день он открыл глаза. Бессильно оглядел богато убранный шатер. Все здесь было ему незнакомо. Он подумал, что все еще спит, и закрыл глаза.
— Не спишь, князь? Слава богу, тебе лучше, — услышал он знакомый голос.
В конце тахты на ковре стоял на коленях Гугута и с надеждой глядел на Цотнэ. Увидев, что Цотнэ пришел в себя, глаза его заблестели.
— Гугута!
— Я здесь, князь! — вскочил верный слуга, кинулся к изголовью и, став на колени, спросил: — Тебе лучше, господин? Лекари говорят, что ты спасен, опасности больше нет.
Цотнэ безнадежно покачал головой.
— Да, господин. Рана была неглубокой. Не было там меня, а то не допустил бы я этого.
Но Цотнэ опять погрузился во тьму. Внезапно исчезли и шатер и Гугута, Цотнэ же оказался в том ущелье, и битва только-только закончилась.
По полю брани ходил архангел с мечом, собирая души погибших. Вот он склонился над вчерашними жертвами Цотнэ, хорезмскими воинами, убитыми шергиловым мечом, и не пожелал даже взглянуть в сторону Цотнэ, продолжая свой путь.
Цотнэ робко коснулся архангелова крыла и взмолился:
— Всесильный архангел! Возьми меня, ибо время мое наступило.
Архангел остановился, поглядел на лоб правителя Одиши и в знак отказа покачал головой.
— Нет, твое время еще не пришло. На лбу у тебя написано, что тебе предстоит длинный путь.
— Я больше не хочу. Я устал идти по этому пути. Мы одолели разорителя Грузии. Я отдал свою жизнь за родину, больше на этом свете я никому не должен.
— Погибнуть легко! Погляди на поле битвы, сколько людей погибло в бою. Разве о такой смерти мечтал ты всегда? Разве в этом твое призвание?
Цотнэ смутился, этот голос он где-то слышал и раньше.
— Исполнить свой долг перед родиной на поле брани и умереть обычной смертью легкое дело. Тебя ждут большие испытания. Постарайся до конца пройти путь свой.
Архангел осенил крестом раненого Цотнэ, взмахнул крыльями и улетел. Цотнэ следил глазами за полетом архангела, и вдруг ему показалось, что, хлопая мощными крыльями, в небе летит не архангел, а огромный орел.
— Орел Амирана! — шепчет Цотнэ и опять слышит голос:
— Не прилетит к тебе орел до тех пор, пока сердце не переполнится горем твоей страны. До дна выпьешь полную горького яда чашу...
— Неужели придется увидеть еще большие несчастья, претерпеть еще горшие муки? Лучше уж умереть. Я не в силах, я больше не могу глядеть на страдания народа... — Цотнэ задыхался.
Орел описал круг над раненым витязем, потом, взмахнув крыльями, изменил направление и скрылся вдали.
На этом кончились волшебные сны Цотнэ. Будничной стала жизнь правителя Одиши, жизнь, наполненная повседневными заботами и обычными хлопотами. День следовал за днем. Ничего выдающегося, замечательного, незаурядного не знала больше душа Цотнэ, всегда грезившего о возвышенном, исключительном.
Монголы снова появились на юге Грузии. Не успела Грузия опомниться после ухода хорезмийцев, как новая волна бедствий нахлынула на истерзанную страну.
Царица Русудан не смогла собрать под свои знамена войска и оказать сопротивление врагу, она вновь покинула Тбилиси и устремилась за Лихский хребет.
Прежде самих монголов до Грузии дошли слухи о их непобедимости и жестокости. Беженцы и лазутчики убеждали всех, что сопротивление бессмысленно, так как монголы посланы самим господом, чтобы завоевать весь мир. Слухи подтверждались тем, что монголы покорили и уничтожили многие сильные государства. Это заранее внушало очередной жертве неминуемость поражения.
Большинство грузинских князей поверило в эти толки и вместо того, чтобы общими силами отразить врага, избрало безнадежный путь личного спасения — заперлось в своих крепостях и все свои надежды возлагало на недоступность этих крепостей, да на милость завоевателей. Сам амирспасалар Грузинского царства Аваг Мхаргрдзели отказался от предводительства войсками и заперся в Каенской крепости. Только Цихисджварели и Бакурцихели не сидели сложа руки и дали монголам ряд сражений. Но их сопротивление оказалось недолгим и безрезультатным, и в конце концов они покорились, открыли ворота крепостей и были принуждены выплачивать подати.
Вместо того чтобы попытаться проникнуть по ту сторону Лихского хребта, где спасались царица и ее двор, монголы вступили в переговоры с Русудан и, обещая не трогать ее и не разорять Западной Грузии, добились огромных податей. Само по себе это было великим благом, хотя непосильные подати тяжелым бременем ложились на плечи населения. Страна нищала, хозяйство приходило в расстройство. Но ни развал хозяйства, ни подати не обременяли народ в такой мере, как установленная монголами воинская повинность. Собранное в Грузии войско монголы гнали воевать в дальние страны. Земля обезлюдела и истощалась. Воинская повинность стала особенно тягостной для грузин, когда монголы решили завоевать неприступную крепость исмаилитов Аламут. Грузин гнали на приступ крепости, и гибель их совершенно не беспокоила монголов. Большие потери умножались нездоровым климатом и отсутствием воды. От болезней грузины мерли как мухи. Разобщенная, разделенная на отдельные княжества, оставшаяся без царя страна гибла. Все, кому было не лень, разоряли ее.
Управление отдельными княжествами монголы доверили прежним их правителям. Страна была разбита по количеству военнообязанного населения на туманы. Князей, возглавлявших туманы, назвали десятитысяцкими. Таким образом, гордые князья грузинского царства превратились в данников иноземных захватчиков и сведены были до степени слуг. Тех, у кого не болела душа за свою родину, это унижение не беспокоило, а таким патриотам, как Цотнэ, жизнь окончательно опостылела, и они мечтали только о смерти.
Больной, ослабевший Цотнэ возвращался из аламутского похода. Ему уже было все равно, выживет он или умрет от немочи, так как впереди, в будущем, он ни на что хорошее не надеялся. Если б не единственная радость — увидеть любимую жену и детей, он покорился бы болезни и покончил счеты с жизнью.
С одной стороны за арбой Цотнэ едет Цихисджварели, постаревший уже бывший визирь. Он опустил повод и, склонив голову к гриве гнедого коня, дремлет. С другой стороны арбы — Саргис Тмогвели, печальный, точно побитый.
За ними невдалеке следуют утомленные войной и дорогой, голодом и бессонницей, обессиленные войной пешие и конные воины. Они едва тащатся по пыльной дороге.
На других арбах на соломенных подстилках или на сене лежат раненые, прикрытые рваными бурками.
Время от времени понурые воины переговариваются между собой, но потом снова все стихает, каждый уходит в свои думы и ускоряет шаг, чтобы скорее кончилась эта изнурительная дорога.
— Нет конца этой проклятой дороге! — вырвалось у воина с рукой на перевязи.
— Скорее мы сами кончимся, чем она! — пробурчал другой.
— Разве это не конец? Сколько нас было, когда отправлялись туда, и сколько теперь возвращается? — с горечью сказал третий и, оглянувшись, посмотрел на товарищей.
— И половины не осталось...
— Нас было двадцать из села, а возвращаемся только пятеро.
— Это и разрывает мне сердце. Что я скажу родителям, родственникам, близким? Из восемнадцати парней возвращается только шестеро. Кроме шестерых соседей, я оставил там двух двоюродных и одного родного брата.
— Неужели каждый год должны мы так гибнуть? Когда будет конец Аламутской войне? Какое дело нам, грузинам, до этой исмаилитской крепости, чего ради мы гибнем?