— Не говори глупостей, Аспасия, успокойся и помолись за мою душу.
Аспасия снова собралась с силами. Что-то просветлело у нее во взгляде. Она завозилась, сунула руку за пазуху, вынула кисет и высыпала перед Цотнэ кучу золота.
— Всю свою жизнь копила я это. Если дозволишь истратить его на твое спасение, буду счастлива. Уйдем отсюда. Подумай еще, князь, быть может, господь вразумит тебя и завтра ты предпримешь более разумный шаг! Не спеши!
Цотнэ презрительно посмотрел на золото.
— Где мы найдем такое место, где нет смерти?! Какими благами жизни хочешь соблазнить меня, когда я уже отказался от жизни?
— А причаститься ты разве не хочешь? Ты же христианин? — ухватилась Аспасия за последнюю соломинку, подсказанную ей женской хитростью.
Цотнэ вздрогнул, растерялся и безнадежно развел руками.
— Кто меня причастит... Где найти священника среди ночи...
В это время вернулись Абиатар и Гугута.
— Князь, он ждёт тебя, — всхлипнул Абиатар, вытирая заплаканные глаза.
— Кто ждет? Не дадите времени и причаститься?— закричала Аспасия.
— На все воля божья. Иду... — Цотнэ двинулся к двери.
— Опомнись, князь! Не ходи! — вскричала Аспасия и упала в ноги Цотнэ. Гугута и Абиатар тоже кинулись ему в ноги, обняли колени, заголосили.
Горькая улыбка искривила лицо Цотнэ, к глазам подступили слезы, ноги ослабли. Как бы и самому не зарыдать, подумал он, высвободился из их объятий, перекрестился и вышел. Гугута и Абиатар пошли его провожать.
Когда они вернулись, обмерли на пороге.
На перекинутой через потолочную балку веревке висела Аспасия.
В тот день двери нойонов для просителей и жалобщиков были открыты.
Мартирос с утра готовился явиться ко двору, но едва волочил ноги, так не хотелось ему идти.
Всю ночь он раздумывал, как сказать монголам о приезде в Аниси правителя Одиши, главного вдохновителя Кохтаставского заговора, как избежать их гнева, как убедить их в невиновности Дадиани.
Он обдумал план действий, но, зная характер и нравы монголов, все же боялся, как бы не ошибиться и не сложить голову, не говоря уже о потере долгов и процентов.
У него было решено: если увидит, что нойоны в плохом настроении и если не удастся смягчить их сердца дарами и подношениями, то о грузинских заговорщиках совсем не упоминать. Правда, вместе с гибелью грузинских князей, его должников, терялось много золота, но у Мартироса и, кроме этого, было еще кое-что в запасе. Кроме того, какой толк в золоте, если ненароком отрубят голову.
С этими мыслями и решениями подошел он к монгольскому стану.
Распростершись на ковре, произнес он хвалу властителям и преподнес подарки.
Обилие и богатство подношений привело нойонов в хорошее настроение.
Главный нойон приласкал торговца:
— Слава богу, Мартирос, что жив и здоров и чувствуешь себя хорошо. Давно мы тебя не видели, где ты был?
— С караванами ходил в северные страны. Обошел Россию и Крым...
— Наверно, много насобирал новостей? — старший нойон что-то сказал другим, те засмеялись, и склонили головы. — Ты немного подожди, — опять обратился он к Мартиросу. — Отпустим всех просителей и жалобщиков, сядем за стол, и ты нам расскажешь о северных странах.
Мартирос низко поклонился. Нукеры унесли подарки, а купцу велели сесть поодаль, среди гостей.
Нойоны были в отличном настроении. У Мартироса появилась надежда на возвращение долгов, и он немного успокоился.
По очереди входили князья и мелики, правители и эмиры покоренных монголами стран. Они падали в ноги нойонам со своими просьбами и жалобами.
Мартирос знает всех. Многие из них его должники, и теперь он оценивает их платежеспособность, смотря по тому, какой прием оказывают тому или иному князю монгольские нойоны: небрежны и высокомерны с ним или же почтительны и любезны.
Вот пожаловал Ширваншах. Перед нойоном горой нагромоздились подарки. Потомок благородных Ахсартанов, коленопреклоненный, о чем-то умоляет нойонов.
Старший нойон окинул взглядом подарки, потом, как маленького мальчика, похлопал по плечу Ширваншаха, что-то пообещал ему и велел подняться на ноги.
Идут мелики и султаны, правители и эмиры, несут дань и подарки. Нойоны одних одобряют и улыбаются им, на других сердятся и гневаются.
Зрелище становится однообразным, и Мартиросу уже надоело смотреть на это. Он мечтает, чтобы все это поскорее бы кончилось. Купец зевнул в кулак, но вдруг чуть не вскрикнул от удивления.
В шатер вошла Краваи — жена Цотнэ, правителя Одиши. Царственно, невозмутимо выступает она, ласково озаряя всех глазами, разливая вокруг спокойствие и радость. Мартирос вытянул шею и поднялся на цыпочки, стараясь не пропустить ничего.
Ослепленные невиданной красотой, нойоны, разинув рты, уставились на супругу одишского правителя, начальника Западногрузинского тумана.
Краваи приблизилась к нойонам, низко поклонилась и собралась было упасть на колени, но старший нойон опередил ее, вскочил, взяв за руки, и не разрешил опуститься. Этот грубый и неповоротливый великан совсем размяк, заулыбался, не зная, как поступить и как выразить свое восхищение.
Нойон повел Краваи к своему месту и велел поставить для нее мягкое кресло. И когда Краваи опустилась в него и властным взглядом окинула всех присутствующих, Мартирос понял, что, может быть, не всем долгам суждено пропасть.
Наступил полдень.
В окруженный высокими стенами двор вывели связанных заговорщиков. Понурив головы, шагали бледные, обросшие волосами, закованные в кандалы князья. Их остановили посреди двора.
— Садитесь! — приказал сотник, и ослабевшие, изнуренные узники покорно опустились на землю. На плоском, голом дворе не было ни травинки, раскаленная земля пылала, как печка.
Сотник дал знак нукерам. Те бросились к узникам и начали срывать с них одежды. Узники с тупым удивлением уставились на них, но, не будучи в силах оказать сопротивления, склонили головы, покорились. Их оголили до пояса. Принесли чан с мёдом и поставили посреди двора. Потом всех измазали этим медом с головы до пояса и оставили в таком виде валяться на земле.
— Будете печься здесь на жаре. Пусть вас кусают осы, пока не одумаетесь и не признаетесь. Если кто-нибудь из вас одумается и захочет сказать правду, мы будем под навесом, позовете нас, и мы прекратим ваши мучения.
Сотник ушел под навес, узники остались одни. Сразу же откуда ни возьмись налетели мухи, пчелы и осы. Они роились в воздухе, садились на липкие тела узников.
Вдруг все несчастные повернули головы в одну сторону, забыв на время и про мух и про ос. Такое могло только присниться, либо померещиться в предсмертном бреду. Из подвала дома неожиданно вышел Цотнэ. Он спокойно подошел к пытаемым, сел рядом с ними, разделся тоже до пояса и начал смазывать себя медом. Грузины смотрели на него, выпучив глаза. Воистину им было сейчас не до ос. Никаких кандалов и пут на Цотнэ не было.
— Цотнэ, это ты или мне мерещится? — первым пришел в себя от потрясения и спросил Цихисджварели.
— Доброе утро, господин Кваркваре! Да это я, Цотнэ.
— И тебя схватили? Достали за Лихским хребтом?
— Никто меня не хватал. Я сам приехал, по собственной воле.
— Ты что, Цотнэ, с ума сошел? — ужаснулся Торгва Панкели.
— Зачем же ты, спасенный промыслом божьим, идешь на смерть? Зачем обрекаешь себя, зачем губишь семью?!
— Я связан с вами клятвой. Если бы не разделил теперь с вами наказания, что сказали бы вы? Что стал бы говорить весь народ?
Цотнэ уже смазал всего себя медом и начал опутываться веревками.
— Что в Грузии? Что народ говорит о нас?
— Не знаю. Как только я узнал о вашем пленении, отослал войско домой и сам поспешил сюда.
Сидевшие под навесом монголы между тем всполошились.
— Там появился какой-то лишний грузин, — воскликнул один из стражников.
— Откуда он взялся? Не с неба же он упал для того, чтобы и его казнили, — насмешливо ответил другой.
— Видишь, сам мажется медом!