Горестно искривилось лицо Цотнэ. Эта гримаса была, наверное, последним выражением живых человеческих чувств, ненависти и любви, жалости к самому себе, насмешки над забитой и побежденной, но затаившейся где-то в далеких уголках мозга человеческой слабостью.
Последняя капля силы утекает, истончившаяся нить распадается, боль и жажда уже неощутимы, настают тишина и блаженный покой. Теплая волна успокоения заливает все тело, слышится какой-то приятный шелест, и у Цотнэ находится еще мгновение сообразить, что это шелестят крылья орла.
Орел летит к Цотнэ, хлопая крыльями, как летал он к Амирану, чтобы клевать внутренности героя.
Сколько раз в детских сновидениях, в грезах прилетал к Цотнэ этот орел! Тогда Цотнэ не знал, через какие муки надо пройти, чтобы орел прилетел и наяву, после каких жесточайших мук может охватить его та нега, то блаженство, которое сейчас охватывает его душу и плоть.
Удивительно, что в годы возмужания, в годы зрелости к Цотнэ не являлись эти детские сновидения. Он сражался, путешествовал, истекал кровью на поле боя, убивал сам, совершал, быть может, героические поступки, да и, кроме него, мало ли раненых героев валялось вокруг во время жестоких сечь, и когда утихали они в отдалении, но ни один воин не удостоился за все время того, чтобы прилетел к нему Амиранов орел.
Орел забыл о Цотнэ. Напрасно воин мечтал не раз, чтобы в награду за тот или иной поступок, за самопожертвование вернулись к нему детские сны, в которых шелестели крылья орла. Тщетно. Детские сны не возвращались. Орел о Цотнэ забыл.
Неужели же единственный благородный поступок — добровольная выдача самого себя жестоким врагам, присоединение по своей доброй воле к истязаемым братьям, возвысили Цотнэ больше, нем все героические деяния его жизни? Неужели простое проявление честности, совести, искренности удостоили его столь высокой награды, что опять прилетел орел его детства, орел его грез?
Веревка, которая недавно еще больно стягивала и врезалась, теперь как бы нежно вросла в плоть, как и та амиранова цепь, ожила и стала частью живого тела. По ней, как по жилам, течет живая кровь, струится, приятно расслабляет, умиротворяет, пьянит и приводит к забвению. Всем своим существом отдается Цотнэ грезам, о которых мечтал так давно и так часто, все ближе и громче раздается шелест крыльев снижающегося орла.
Орел снизился и опустился на грудь Цотнэ, который вздрогнул лишь однажды, когда орел клюнул его первый раз.
Ненасытная птица пьет кровь, но вместе с кровью изливаются из тела все боли и все печали.
Медленно, постепенно овладевает Цотнэ неизъяснимая слабость, сулящая блаженство. Боли нет, жары нет, ничего больше нет, есть один лишь глубокий и блаженный покой.
Орел берет Цотнэ в когти и, расправив крылья, взлетает. Легко покачиваясь, возносится Цотнэ на головокружительную высоту, но и страха нет. Есть только туман, только приятное тепло, только плавный полет... Зыбко кружась, улетает Цотнэ все выше, все выше, выше...
Интерес к Истории возник во мне давно и, разумеется, не случайно — в самом начале творческого пути прошлое нашего народа, так же, как и его сегодняшний день, стало для меня источником вдохновения. История жила во мне, и я писал стихи и поэмы на исторические темы даже тогда, когда эта тема была не в особом почете. История вдохновила меня на первое прозаическое произведение — роман «Лашарела». За «Лашарелой» последовала «Долгая ночь», и вот теперь мое путешествие в прошлое завершается последней, третьей книгой грузинской хроники тринадцатого века, книгой, которую я назвал «Цотнэ, или Падение и возвышение Грузин».
Почти двадцать лет меня занимала история Грузии тринадцатого века. И хотя за это время мною написано мало произведений, посвященных современности, на моем рабочем столе постоянно лежали летописи Рашид-ад-Дина и Ибн-аль-Асира, Несеви и Джувейни, Васафа и Киракоса и многих других, и конечно же «Картлис цховреба» («Житие Грузии»). Перелистывая ее страницы, я вновь и вновь неотступно возвращался к отдельным летописям «Картлис цховреба» в надежде на новые открытия. Я пытался вычитать между строк скрытый, подразумеваемый смысл и, сопоставляя со свидетельствами иностранных источников, пролить свет на события интересующей меня эпохи. Изучение иностранных источников и ознакомление со многими исследованиями еще более утвердили во мне доверие к достоинствам «Жития Грузии».
Теперь, когда завершена последняя книга моей хроники и мне захотелось поделиться с читателями мыслями о принципах, которые были положены мною в основу работы над историческим материалом, я невольно вновь оказался в плену «Картлис цховреба», и настоящее послесловие посвящено этому великому памятнику нашей национальной культуры (вернее, одной из частей его: «Летописи времен» — «Жамта агцера», как условно называют книгу неизвестного летописца, также условно именуемого Жамтаагмцерели).
Книга многовековой истории Грузии похожа на сказку из «Тысячи и одной ночи». Подобно основному сюжету Шехерезады, разветвляющемуся на бесчисленное множество ветвей-притч, имеющих независимые сюжеты, «Картлис цховреба» является собранием рассказов о приключениях разных людей. Эти рассказы, имея самостоятельное, независимое значение, в то же время являются неотделимыми частями единого целого.
Древо истории Грузии бесконечно разветвлено, и каждая из этих ветвей отягчена плодами. Многие из них сладки и душисты, но еще больше плодов горьких, вызывающих слезы. Я с малолетства пытался представить себе многовековые пути, пройденные нашим народом. Эти пути возникли давно, почти в предыстории. Меня всегда изумляла жизнеспособность моего народа, а неисчерпаемость его жизненных сил наполняла гордостью. На этом тяжком и длительном пути давно пали многие империи и великие державы, а грузинский народ, вовлеченный в бурное море опустошительных войн и великих переселений народов, раз и навсегда опершись на Кавкасиони, уже не отступал, глубоко пустил корни и донес неодолимую жажду жизни до наших дней.
Что сохранило ему существование? Что вновь и вновь вдыхало жизнь в тысячи раз смертельно раненный грузинский народ? Этот вопрос невольно возникал у каждого, кто прикасался к наполненной драматизма истории Грузии. Поэт Григол Орбелиани сравнил наш народ с мифической птицей Феникс, которая сгорает в огне, превращается в пепел, а потом, восстав из пепла, обновленная, является вновь. Сколько раз была опустошена и испепелена Грузия! Не оставалось камня на камне, и уж ни у кого не было надежды на ее возрождение, но она вновь возникала из пепла и мощно простирала крылья, чтобы начать новую жизнь.
Иногда сами сыны ее были причастны к падению ее, и на страницах «Картлис цховреба» встречаемся мы с многими сильными личностями, которые ради собственного благополучия поступались благоденствием родины. Но ведь такое бедствие было характерно не только для грузин. Разве английские хроники не полны имен похитителей корон — отцеубийц и братоубийц, которым ничего не стоило во главе неприятельских войск вступить в родную страну и разорить ее ради того, чтобы хоть на время удовлетворить свое тщеславие. Не эти ли хроники послужили пищей для создания общечеловеческих образов непревзойденному гению всех времен, бессмертному Шекспиру?
Изучение мировой и отечественной истории подсказало Вольтеру слова, исполненные отчаяния: «Еще и еще раз приходится признать, что вся история — это цепь преступлений, безумств и несчастий, среди которых лишь изредка, подобно оазисам, разбросанным там и сям среди дикой пустыни, вы встретите добродетельного человека или счастливую эпоху... Другие народы были не более гуманны, но ни одна нация не была так опозорена убийствами и преступлениями, как французская»[3].