И какой же бессвязный вздор крутится в моей голове!..
В каком-то полусне я ехал. Традиционный попутчик заставлял зыркать на него и время от времени вставлять реплики типа «Ну и что». У него в руках была бутылка пива, и у меня, кажется, тоже. То ли в Ульянке, то ли в Лигово он вышел. Я напрягся и понял, что мне тоже скоро выходить. Дура, продающая галогеновые фонарики на светодиодах (она так и сказала: галогеновые фонарики на светодиодах — исчезла). Завернуть к Курго? Но у нее мама, и мама свирепая. То ли дело моя мама. К ней можно прийти с любой мандой, и мама будет обращаться с ней, как с леди. Но леди не двигается. Пойду-ка я домой. Отключу телефон. Нет. Курго дожна прозвониться. А в общем-то, похрен. Лягу спать. А прозвонится — не прозвонится, ее проблемы.
* * *
Звонок. Я тоскливо покосился на пластмассовую емкость — она была пуста. Решил лечь спать пораньше, называется. Свет горел («Осветитель не горит. Осветитель работает» — так говорили коллеги в театре.) К черту. Не поднимать трубку. Когда ее поднимаешь — начинаются проблемы.
Я поднял.
А не пойти ли нам к Олегу, у него сейшн. Сейшн? А я думал, времена эти прошли. На хер, Леночка!
Ты что, меня бросишь? Я должна идти одна? Если не возражаешь… Ну, конечно, если ты не возражаешь… Я буду проходить мимо твоей парадной через десять минут… (Десять минут по-Кургошному — это все тридцать. Когда речь идет о десяти минутах, она приходит через полчаса. Двадцать минут — это полный час).
Принимаю горячий душ. И думаю: ну, десять минут — не так уж и много.
Жду. Скуриваю две сигареты. Собираюсь уходить — а на кой мне этот сейшн, где жалкие придурки с сальными волосами будут косить под «Кью»? То есть под «Кино» — ведь сам Цой косил под «Кью». Я ничего не имею против Цоя — как раз наоборот, Цоя-то я люблю. Душевный был парень. Ленка же, однако, панк в душе. Ин ладно. Панк ты, не панк — лишь бы человеком хорошим был. Не понимаю я этих течений — наверно, родился старым. Никогда не тусовался в неформалах. Ленка тусовалась, пока не стал протекать чердак. Любимый Ленкин анекдот: «Решили две кнопки приколоться. Одна прикололась, а другая обломалась».
Подхожу к окну, любуюсь мглой. Одеваюсь. Выхожу. Ртутные фонари дают дурацкую перспективу. Я раздумываю, закурить ли в третий раз или идти спать. Все-таки эта дрянь появляется и тут же начинает канючить. Не слушая ее, я хватаю девушку за шкирку (схватить девушку за шкирку, какая романтика, бля!), волоку через перекресток. Курго слабо трепыхается и хочет что-то пропищать. Я умно молчу. Через некоторое время она замолкает: понимает, что со мной спорить не надо. Я заталкиваю ее в темный подъезд и делаю вид, что хочу совершить какое-то гнусное преступление. Курго пугается. Что, дрянь, подпустила в штанишки? Ей, видите ли, хотелось музыки. Ну да я сейчас устрою тебе музыку.
Я разворачиваюсь и шагаю в 41-ю. Курго плетется за мной.
Хорошие низы были слышны еще на втором этаже. Курго замедлила шаг, почему-то вновь робея. Дуры, вы все состоите из нейтрино. Существа. Если бы я был Тарковским или Содербергом, Хари бы я изобразил совсем не такой. Можно было бы снять сиквел или приквел, не помню как это называется; в общем, предысторию. Она у меня была бы не потусторонней, а живой: толстой, в очках, курящей дешевые сигареты и пьющей паленый коньяк. Матерящейся и подставляющей свою жопу направо и налево. С Гибаряном у нее был бы роман, но пошлость такого сюжетного поворота я как-нибудь обосновал бы. Увы, сама жизнь пошла́.