Надо выходить. Надо. Мы пришли к матери-воде, но пора возвращаться на грешную землю. Вынуть бы нежно Кургошу из ванны, отнести на руках в спальню и целовать, целовать, целовать. Лажа, какая гадость. Курго не надо целовать, ей надо воткнуть, ввинтить, вставить. Тонкостей она, как и любая среднестатистическая женщина, не понимает. Прелюдия вовсе не нужна женщинам, она нужна мужикам. У меня подозрение, что все сексологи, пишущие умные книги, на самом деле чистые теоретики, то есть девственники. Моя практика говорит о другом. Любая прелюдия, короткая или длинная, раздражает баб. Если женщина настроилась на секс с тобой, то это означает только то, что она хочет твою колбасу. Какая там тантра, дао и прочее. Употребив по малоумию подобные термины, можно, собственно говоря, лишиться трахалки. В лучшем случае прозвучит вопрос: «Ты меня е… будешь или нет?»
Ну что за дряни, куда же делась поэзия. Или вся эта поэзия, Кама-сутра, например — выдумка? Что-то не верится. Времена не те? Получается, что мы тупим, читая стервам стихи и даря розы. Как банально! Ну, роз-то, да и цветов вообще я уже давно не дарю. А стихи еще читаю. Иногда свои. В моей памяти накрепко засели два облома, когда я дарил цветы. Один раз я подарил гвоздику своей первой девушке. Девушка! Ого! Она была такой же девушкой, как я — китайским мандарином. Если не половина, то по крайней мере, треть Питера ее познала до меня. Две трети — после, впрочем, это не факт, а мои домыслы. Я, конечно, говорю о мужских третях Питера — насчет женских и прочих не знаю. Очень быстро подруга выбросила цветок в окно трамвая, в котором мы ехали, мотивируя это тем, что подарок несвоевременен. Или это я его выбросил? Да, я. Я был зол. Начался скандал (еще долго после этого я воспринимал подобные бабские выкрутасы серьезно), ведь нам было нужно съездить куда-то по делу, а тут этот мудак Марк приперся со своим цветком на свидание. Во второй раз (прошло лет десять) я подарил своей коллеге букетик мать-и-мачехи. Не люблю я эти дурацкие розы, да никогда и не любил, это во-первых, а во-вторых, никаких таких цветов на данный момент и не было. Мы гуляли в лесу. Я тогда работал в театре. Приехав на гастроли, у нас оказалось свободное время, и, вместо того, чтобы торчать у автобуса и тереть бесконечные театральные анекдоты, я повел ее в лес. Мне нужно было поговорить. У меня так всегда: перед тем, как что-то сделать, я пытаюсь обосновать свое действие. Вот и сижу у корыта, которое мне кажется разбитым. Мы пошли втроем: я, она и осветитель Толик. Его я не звал, но он как-то сам собой нарисовался. По дороге в лес я нарвал цветов и подарил ей; ничего удивительного не было бы, если б коллега Толик не протирал какие-то светлые идеи, а Марина внимала ему. Хранили сакральное молчание. Цветы были незаметно (для Марины, а не для меня) выброшены. Неужели уже тогда она его любила? Ну и тупица же я. Смешно то, что потом, спустя несколько лет, она вышла замуж за Толика. Вот и дари им цветы! Родила, и живут они прекрасно. Смешно. Смейся, паяц. Тогда она мне нравилась, хотя, конечно, любовью это назвать было нельзя. Марина даже приезжала ко мне в гости, и мы совершили по осени психоделическую прогулку на Фудзияму. В часе ходьбы от моего дома, на берегу Финского залива, находилась изрядная гора песка — теперь ее нет. Намывка. Я называл ее Фудзиямой. Взгромоздившись на нее, я воображал себя улиткой — привет Стругацким. Из воды вырастало что-то вроде башни — труба с лестницей, высотой девять метров. Наверху была площадка, на которой я любил перекуривать. К трубе вели хлипкие полузатопленные мостки. Я сделал ее портрет на слайде, орво-у-тэ-восемнадцать, а потом уложил спать. Хотя кто кого укладывал — вопрос. Она стелила очень художественно. Терпеть не могу перестилать постель. Как-то раз мы забрались туда, на вышку, втроем: я, придурок Андрей, и сумасшедшая Инна. До этого мы гуляли по намытой песчаной пустоши, я называл ее польдером, очень уж мне нравилось это слово. Тогда еще работали дерьмососки. Было забавно первым пройти по трубе, улучив момент, и наблюдать, как при повышении давления вода хлещет из негерметичных стыков железных цилиндров и мочит ноги твоим спутникам. На площадке Андрей начал было ломать ограждение своей жопой — но я его быстро осадил; и так все сломано. Почти всегда прогулки по трубам и в лесу почему-то совершаются втроем. Как пионерская картинка: два мальчика — обязательно, и одна девочка — это тоже обязательно. Понятное дело, нечетность. Уйти от дуализма. И прийти к триализму? Почему не две девочки и один мальчик? Разврат? А наоборот — нормально? Жаль, Фрейд до этого не дожил. Был еще вариант: гостей из Москвы (Саша + Лена… или Оксана?), после хорошего выпивона, я повел гулять. А как же иначе! Сил добираться на Фудзияму не было, и мы пошли в ближайший парк. Боже, как хорошо, что я живу в таком месте, где много парков! В этом парке, как и во всех приличных парках, текла река. Так, не река, а речушка. В овраге, с крутыми высокими берегами. А моста не было. Перекинута с берега на берег труба, окутанная асбестом. Я боюсь высоты. Есть даже какой-то медицинский термин, называющий эту фобию. Сейчас я его не помню. Чем дальше, тем больше растет во мне эта боязнь. Но тогда я бодро пробежался по этой пародии на мост, и оглянулся: где мои друзья? Они топтались на том берегу, наконец решились и мужественно прошли по трубе. Питер — это вам не Москва!