– Ты выкручиваешь мне руки! Ты же знаешь, я связан режимом секретности! Меня могут прослушивать! – Тимур срывался на крик и был готов прекратить разговор.
– Успокойся, дорогой. Мне нет дела до ваших тайн. Ты же знаешь, меня волнует только мама…
– Оливия стабильна. Все показатели в норме. Она спит.
– Но кто-то уже проснулся?
– В наших палатах случаев «возвращения» не было.
– Где-то были?
– …
– Послушай, я правда не пытаюсь выведать у тебя то, чем ты не можешь поделиться. Я сама тебе скажу: множество, огромное множество источников пишут и рассказывают о том, что зараженные просыпаются, и они не в порядке – слабоумие, неадекватность, помешательство, сомнамбулизм, амнезия… Это не может быть выдумкой, и вы не находитесь в информационном вакууме, чтоб ничего об этом не знать. Допустим, у вас нет собственных наблюдений, но что ты об этом думаешь?
– Чисто теоретически – я повторюсь, чисто теоретически – после продолжительной комы, а именно так мы определяем то, что вы называете «сном», нейропсихиатрические осложнения практически неизбежны. Тяжесть и глубина повреждений мозга так же индивидуальны, как и способность к реабилитации.
– Полное восстановление возможно?
– Да.
– Хорошо. Исключительно из-за того, что отец не хочет со мной разговаривать, я думаю, всё началось уже давно. Ваши выводы весьма неутешительны. Он что-то замыслил. Но он же принципиально никогда не врет, да, Тимур?
– Да.
– Держи меня в курсе по возможности, пожалуйста.
– Угу.
– Ты не спросишь про Ханну?
– Как Ханна?
– Она растет, Тимур. Здорова, сообразительна, у нее…
– Отлично! Просто отлично! Я задержался. Поцелуй малышку. Пока.
«Поцелуй малышку». Ты, Тимур, муж условный, отец безразличный – безропотный слуга тестя при науке. У Ханны к году формируется слоговая речь – ей некого называть папой, зато дедов у нее в избытке. Она окружена искренне любящими людьми, счастливый ребенок.
Счастливый ребенок вчера поймал все подарки солнца, которые достались острову в последний ноябрьский денек. Закончив работу, Стефания успела присоединиться к дружной компании из Ларисы, Макара, Машки, Яна, Ханны и Лилы, французской бульдожки, влюбленной в ее дочь, на городском пляже. Ей дали насладиться теплыми объятиями дочери, выдержали ее прогулку вдоль кромки моря в сопровождении заигрывающей Лилы, наконец, усадили на плед, вручили бокал вина и устремили к ней нетерпеливые вопрошающие взоры. Ну что она могла им сказать? Всё правда. Но, в большинстве случаев осложнения, вызванные болезнью, корректируются. Информации мало, надо ждать. Мама стабильно спит.
Они все так обрадовались, будто она и правда сообщила что-то важное, хорошее. Вернулись к прерванной суете: дети, собака, песок везде, что не ешь?.. ешь скорее… И только Машка, подруга, поглядывала недоверчиво. Отвернулась от нее, подставила лицо солнцу, следила сквозь прищуренные веки, как блестящими чешуйками переливаются волны, набегая на берег долгими пенными языками. Было тепло, хорошо и спокойно здесь и сейчас…
– Вам просили передать. – Смотрительница зала протянула Стефании ее полосатый шарф. – Вы в аудитории оставили.
– А? Да, спасибо.
Щекам отчего-то стало жарко.
И все же надо позвонить Тимуру – может, что-то скажет о маме…
2
Угрюмый таксист высадил ее перед воротами дома Макара. Поездка в полном молчании сквозь погруженный в темноту город подействовала угнетающе – она так и не решилась попросить водителя включить музыку. Всю дорогу прокручивала в голове разговор с Тимуром. Тот лишь попросил не звонить ему без крайней необходимости; если у него будут новости о маме, он сам свяжется. Конечно, дорогой, конечно, мы тебя не побеспокоим. Так ведь сам и звонил – оказалось, случайный вызов. Было обидно – за себя, за дочь. И только. Одинокой она себя не чувствовала. Не успевала погрузиться в меланхолию – так загружены были ее дни людьми и делами. Вот и теперь, как только распахнулись двери шумного теплого дома, ее сразу обволокло участием и заботой. Ты замерзла? Ты ела? Ты бледная! Раздевайся, мой руки, не хватай ребенка, ледяная вся!.. И горячий суп уже парит над тарелкой, и Ханна жмется на коленках, и Лила тут же уперлась передними лапами ей в бедро – меня тоже возьми, – и Ян выстраивает перед ней своих пластилиновых прекрасных уродцев, и Маша с Ларисой сидят напротив, одинаково поставив локти на стол, уперев в ладони подбородки: ты ешь, ешь, а потом рассказывай, и мы все расскажем… Густое покашливание доносится из гостиной.