Ночь дана, чтоб думать и курить
и сквозь дым с тобою говорить.
Владимир Набоков
Грозные сумерки застилали полночный Лондон. Тьма кромешная — посмотри в окно и ничего не различишь. Ещё и фонари перебиты. Вроде бы хорошо — кое-какая маскировка, а с другой стороны — не видно ни одного прохожего. Среди них любой может оказаться Пожирателем. Не справишься даже с палочкой наготове.
Гермиона вглядывалась в темноту, позволяя мыслям хаотично клубиться в её голове. Слежка за домом её не сильно занимала, по крайней мере до сегодняшнего дня, пока об этом услужливо не напомнил их незваный гость. Ремус… Как же всё по-идиотски получилось!
Он заявился на порог совершенно неожиданно и здорово их перепугал: Гриммо, 12 теперь едва ли можно было назвать гостеприимным домом. После смерти Сириуса, а затем и Дамблдора Орден Феникса перенёс свой штаб в другое место и никто из них здесь больше не появлялся. Родовое гнездо Блэков встретило Гарри, Рона и Гермиону мрачной пустотой, прерываемой лишь ворчанием Кикимера, но с тех пор, как он ушёл, тишина становилась даже угнетающей. После нескольких недель здесь Гермиона всё ещё чувствовала себя некомфортно, всегда на страже. Но её палочка опустилась сама собой, когда в коридоре возникла высокая фигура бывшего преподавателя защиты от тёмных сил.
— Я не думал, что у вас тут так холодно, — поёжился он, укутываясь в свою заношенную мантию. — Вы не топите камин?
— Мы разводим его только к вечеру, чтобы не привлекать слишком много внимания, — сообщил Гарри.
— Правда? — Люпин усмехнулся. — Похоже, это не работает с теми двумя джентльменами около забора на другой стороне дороги: они с вашей двери глаз не сводят. Едва успел проскочить!
Словом, разговор не задался с самого начала. Если рассказ о новом положении дел в Министерстве и унизительных обвинениях в отношении маглорождённых ещё удалось проглотить с неприятным комом, то озвученное желание им помочь было встречено крайне неловко. Люпин говорил отрывчато и настойчиво, отчего Гермиона сразу заподозрила, что он что-то скрывает. Уговоры взять его четвёртым в их отважную миссии по поиску того, неизвестно чего, лишь укрепили её скепсис. Всё было не так просто. Люпин всегда стремился помочь Гарри. Истина в его словах о взрослом наставнике, безусловно, присутствовала. Но что-то не складывалось, что-то вызывало подозрение…
— А как же Тонкс?
— А что Тонкс?
Он ответил так жёстко, будто речь шла о совершенно посторонней женщине. Но глаза безошибочно его выдали: что-то между ними произошло. Что-то, о чём он совершенно не хотел говорить и предпочитал затаптывать тему инициативой.
Гермиона предприняла ещё одну попытку: тактично попыталась узнать, всё ли у них в порядке. И снова встретила тот же хладнокровный отпор. Впрочем, как только речь зашла о ребёнке, карточный домик показал все свои слабые стороны. Резкость, с которой Люпин говорил о положении своей жены, о мнимой безопасности, заставила Гермиону сжаться в комок. Это было совершенно на него непохоже. Он не мог, не мог так отзываться о собственном ещё не родившемся ребёнке! Ведь в нём всегда хватало тепла даже для чужих детей, не мог же он исчерпать его и не оставить ни капли для собственного?!
В отличие от Гермионы Гарри не стал блистать светским тактом. Он со свойственным ему максимализмом набросился на Люпина с обвинениями в безответственности и заявил, что его отец не одобрил бы этого позорного бегства. Конечно, во многом Гарри был прав, но гордая отповедь от семнадцатилетнего мальчишки — совсем не то, что нужно в такой момент. Нутром Гермиона чувствовала: всё гораздо сложнее. И эмоциональный взрыв Люпина наконец дал ей ответ.
— Ты не понимаешь!
Взлохмаченные ржаные волосы вперемешку с седыми отражали безумие и боль его восклицаний. Он правда не понимал. Никто из них троих, ни Гарри, ни Рон, ни Гермиона при всём своём экстремальном чувстве сопереживания, они не могли понять, почему Люпин сознательно отвергает свою семью — хрупкое счастье, доставшееся ему, по его собственным убеждениям, совершенно незаслуженно. Никому из них не суждено прочувствовать тяжёлый гнёт изгнанничества больного ликантропией. Статус оборотня, как невидимая бирка, прилепился к спине Люпина, и тот не может его сорвать, потому что, во-первых, не имеет права — лжи в этом нет, а во-вторых, одному ему не под силу побороть вековые предубеждения магического сообщества. Он — изгой. Прокажённый. На всю жизнь перепачканный этим клеймом.
Страхи Люпина обрушились на них потоком гневного откровения. В нём было столько ненависти, столько злости. Что самое ужасное — к себе самому! Подумать только, если ребёнок родится таким же… Однако Гарри был неумолим.
— Думаю, ты чувствуешь себя слегка сорвиголовой. Хочешь занять место Сириуса…
— Гарри, нет!
Между ними буквально летали молнии. Гермиона вскочила со стула, зная, каким неотступным был её друг, но ещё больше опасаясь за Люпина — человека, который выходил из себя лишь в порыве великого отчаяния. Сейчас наступил как раз такой момент.
— Никогда бы не поверил этому, — Гарри говорил абсолютно безжалостно. — Человек, научивший меня сражаться с дементорами, — трус.
Трус. Слово хлыстом щёлкнуло в воздухе, накалив его до предела. Не пощёчина, а хорошая такая оплеуха. Гермиона успела только открыть рот — крик ужаса застрял где-то в горле. Люпин вскинул палочку так быстро, что ни у кого из них не было даже доли секунды, чтобы среагировать.
Как грузный мешок Гарри отнесло к стене ударной волной. Рон обернулся к нему, а Гермиона не сводила глаз с Люпина — тотчас осознав свою ошибку, но всё ещё обуреваемый яростью, он бросился к выходу.
— Ремус, Ремус, вернись! — она подскочила и кинулась следом.
Догнать его ей удалось с трудом: Люпин пусть и не бежал, но один его торопливый шаг оказался сопоставим с тремя скоростными у неё. Он уже положил руку на дверную ручку, когда Гермиона тороплива накрыла её своей.
— Нет, пожалуйста! Не надо! — взмолилась она, преграждая ему пусть своим маленьким телом. — Ремус, он не хотел тебя оскорбить!
— Гермиона, отойди! — порывисто ответил Люпин, но не посмел оттолкнуть её.
— Нет, стой! Ты не должен уходить в таком состоянии! Гнев понижает бдительность: на тебя могут напасть… Нас могут вычислить!
Последнее взбрело ей в голову случайно и подействовало, как отрезвляющая пилюля. Убеждать Люпина позаботиться о себе было бесполезно — он с удовольствием бросился бы под обстрел пожирателей, особенно после обвинений в трусости. Единственным верным камертоном могло оказаться чувство долга перед Избранным. Люпин достаточно разумен, чтобы уловить этот мотив.
— Я аппарирую с порога, — сказал он чуть тише. Нервозность в голосе ещё сохранялась.
— Прошу тебя, никуда не уходи! — Гермиона положила руки ему на плечи и тихонько погладила. — Нам всем нужно успокоиться. Мы всё решим! Всё решим… позже.
В критической точке их взгляды встретились. Буря или затишье — каков исход? Гермиона с надеждой всматривалась в голубые пылающие глаза. Люпин дышал тяжело, но его вздохи постепенно утихали и сливались в созвучии с её.
— Ремус, — она степенно произнесла его имя. — Мне очень жаль. Но нам надо сохранять холодный ум и действовать рационально.
С горем пополам ей удалось уговорить его подняться наверх в спальню. Вернее, это была бывшая комната Регулуса Блэка. Дом был большим и в прежние времена комнат хватало на всё семейство Уизли и ещё нескольких гостей. Когда троица осела на Гриммо, они хотели было разделить личное пространство, но после первой же ночи передумали: постоянные подозрения не давали никому спокойно спать. Было решено ночевать вместе в одной комнате, хотя за Гермионой сохранилась бывшая комната младшего Блэка, как место, где она могла побыть одна, переодеться или сделать свои женские штучки.
Ещё минут сорок ушло на то, чтобы втолковать Гарри всю шаткость положения: Гермиона с великим терпением заново объясняла, почему им не стоит срываться друг на друге и провоцировать конфликты, а также зачем Люпин всё-таки должен остаться.