— Я… — неуверенно потянула Гермиона, переводя взгляд с тостов на Тонкс и обратно. — Уже заканчиваю, на самом деле.
Она с трудом представляла, как дожевать даже эти остатки. Аппетит улетучился в один момент. Остался лишь единственный инстинкт, возможно, самосохранения — побыстрее ретироваться обратно в комнату и избежать неловкого разговора при ежесекундно возрастающем чувстве вины.
Вот только Тонкс совершенно не уловила этого.
— Как хочешь, — она пожала плечами. — Хотя тебе нужно есть больше витаминов: ты бледная как молоко.
С прежней беззаботностью она подошла ближе к Гермионе, распахнула дверцы буфета и принялась его исследовать. Уйти теперь стало проблематично: Тонкс перекрыла ей путь, ограничив движение деревянной рамой. Не специально, конечно. Гермиона оказалась в западне и, вынужденная оставаться на месте, вконец растерялась. Что сказать? Сделать вид, что ничего не изменилось и заботливо справиться о её состоянии? Нет, такое лицемерие ей было не под силу. И язык-то не поворачивался спросить её о беременности. Несмотря на беззаботный тон, Тонкс никак не походила на цветущую молодую мать в радостном предвкушении рождения ребёнка, о котором беременные любят болтать часами. Другие девушки так делают, кажется. Смутно Гермиона припоминала, как несколько раз на семейных ужинах встречала свою кузину Кэролайн, пока та находилась в интересном положении. Все вокруг неё ходили чуть ли не на цыпочках, а она, вся розовая и круглая, без конца трещала о своих хлопотах с использованием непозволительно огромного количества уменьшительно-ласкательных суффиксов в словах. Тонкс вряд ли была окружена таким же вниманием. Не то время, не те обстоятельства. И вообще всё не так.
— Ты давно здесь? — спросила Гермиона и неловко поджала губы.
— Не больше часа, — ответила Тонкс, поглощённая ревизией. — Заскочила забрать кое-что у Билла, а он пока возится в саду. Флёр занята, поболтать не с кем, вот приходится искать себе занятие.
Снова повисла пауза, прерываемая лишь звоном переставляемых кружек. Перевернув содержимое буфета наполовину, Тонкс вынула из его недр тёмную хрустальную креманку. Пыльная и замызганная, она явно давно не использовалась по назначению. Как минимум, последние лет сто. Вялое воодушевление на лице Тонкс подсказывало, что это и было целью её поисков. Интересно, для чего она ей?
— Да уж, больше похоже на чашу для жертвоприношений, — скептически резюмировала Тонкс. — Говорят, моя рехнувшаяся тётка пьёт из таких кровь убитых ей волшебников, вроде магического ритуала подкрепляющего силы. Хотя я бы ей посоветовала принимать успокоительное, — она хмыкнула и посмотрела на Гермиону. — Тебе здорово от неё досталось, да? Рука болит?
Как по волшебству шрам на предплечье болезненно заныл. Словно чувствовал, что попал в центр внимания. Гермиона инстинктивно натянула пальцами рукава пижамы вниз.
— Да… — она задумчиво нахмурилась. — Мне повезло, что вовремя появился…
За окном раздался взрывающийся звук, а после него громкие ругательства Рона: он отчаянно негодовал на железный таз для сбора фруктов, чуть не свалившийся ему на голову. О том, как именно это могло произойти, можно было лишь догадываться. Гермиона мысленно поблагодарила неодушевлённую железку за то, что ей не пришлось озвучивать до конца свою необдуманную заранее мысль. Говорить с Тонкс о Ремусе было неправильным. Для неё, для них обоих упоминание о нём звучало бы болезненно. Так что, его сорванное имя — к лучшему.
— Сожалею, — Тонкс сложила руки в замок и сочувственно поморщилась. — Если уж говорить о магическом уродстве, так это про таких, как Лестрендж — вот кто настоящая генетическая ошибка. Неприятно думать, что мы с ней родственники. Всю жизнь не могла понять, как у мамы могут быть такие сёстры: садистка и высокомерная выскочка.
Ненависть к тёткам из её уст вылетала холодным пламенем. Нет хуже врагов, чем те, с которыми связан одной кровью. Для Тонкс это дело совсем не минувших лет: даже если она и говорила, что с рождения терпеть не могла своих родственников по материнской линии, в словах отчётливо слышны были свежие обиды. «Не все Блэки плохие», — заявила она однажды в Ордене Сириусу. Так может, дело в задетой гордости? Презрение за отвергнутую мать? Но Андромеда Тонкс всегда была больше героиней, чем изгнанницей, ведь из трёх сестёр лишь она имела мужество отказаться от имени ради любви. А то, что её родители не смогли принять её такой, какова она есть…
— Семейные дела иногда сводят с ума, — пробормотала Гермиона.
Секундой позже она уловила дрожь Тонкс и тут же прикусила язык. Что же с ней такое?! У неё всегда хватало ума держать в себе двусмысленные замечания, чтобы не задеть ничьи чувства. Она точно ещё не пришла в себя.
— Извини.
— Всё нормально, ты ни в чём не виновата.
Гермиона сглотнула горечь во рту. Не виновата? Ей с трудом удалось сдержать болезненную усмешку. Наблюдая за Тонкс, выбрасывающую из кофейника гущу, она подумала о том, что бы она чувствовала на её месте. Если бы Люпин оставил её одну не из-за ссоры с Роном, а потому что сам этого захотел? А если оно так и было? Ведь он не вернулся к ним, не пытался связаться с ней и поговорить. Могла ли она сравниться по степени своей брошенности с Тонкс?
Это предположение было оскорбительным. Не для Гермионы, конечно, и она это понимала. Из двух женщин на кухне лишь одной было, что скрывать, одной стоило стыдливо прятать глаза. Тонкс не была бы так приветлива, если кто-то открыл ей правду. Сказала бы она тогда Гермионе «ты не виновата»?
Неведение Тонкс, возможно, было для неё спасительным. Она не знала о поздней исповеди в комнате Регулуса на Гриммо, 12. Не знала об украденных ингредиентах для волчьего противоядия. Не знала о вспыхнувшей из капли крови оглушительной страсти. Тонкс ничего не знала. Иначе как она могла смотреть без презрения на ту, что окончательно развалила их отношения с мужем? Прямо перед ней была воровка — да, Гермиона чувствовала себя именно так, будто выкрала у Тонкс её счастье. Может быть, если бы она дала тогда Люпину уйти, он вернулся бы в семью… «Если» — вечный порог, невидимое препятствие, о которое непременно споткнёшься, даже смотря под ноги.
В дверях кухни появился Билл Уизли. Он вытирал руки полотенцем и, усмехаясь чему-то, оглядывался назад.
— Маме стоит почаще привлекать тебя к работе в саду, а то так и останешься на всю жизнь белоручкой, — бросил он в глубину коридора, а затем обернулся к Тонкс и Гермионе. — На Рона напало ведро. На самом деле это он зацепил его своей макушкой, когда шёл мимо груши, и оно рухнуло ему на голову. Но у него другая версия. И хорошие рефлексы.
Ситуация до сих пор забавляла Билла: он с трудом сдерживался, чтобы снова не рассмеяться. Встретившись взглядом с Тонкс, он втянул воздух полной грудью и успокоился.
— Останешься на обед? — поинтересовался он почти деловым тоном.
— Нет, я уже перехватила.
— Хорошо, тогда пойдём наверх.
Из их короткого диалога Гермиона поняла лишь то, что настоящая причина появления Тонкс в доме её не касается. Она сделала вид, что увлечена разглядыванием оконной рамы. Большая черная трещина ползла вдоль стены. Дом был старый, ещё не пробовавший ремонта. Да и стал бы кто-то заниматься этим в то время, когда есть дела поважнее. В конце концов, где сейчас не было трещин?
Долго оставаться в одиночестве ей не пришлось: вскоре она встретила Гарри и Рона, вернувшихся из сада. Они рассказали ей в подробностях, чем закончилась схватка с пожирателями. Разговор был не из лёгких. Рон угрюмо ломал пальцы и сутулился, пока Гарри описывал, как они оказались в коттедже «Ракушка» с умирающим домовиком на руках.
— Бедный Добби, — Гермиона проглотила подступившие к горлу слёзы.
Маленький храбрый домовой эльф. Его абсолютная преданность спасала Гарри не в первый, но теперь уже точно в последний раз. Эта смерть причинила почти физическую боль каждому из них. Гарри пришлось хуже всех. Он был подавлен, сломлен этой искренней и несправедливой жертвой.