— Даже скалы дают трещину, — отозвалась Флёр с довольной улыбкой. — У них с Тонкс нашлось кое-что общее: грустная история с плохим концом.
Ей наверняка было обидно. Флёр очень старалась войти в семью Уизли и всем понравиться, даже порой с излишним усердием. Но покорить своенравную Мюриель ей не удалось: одна только история с одолженной диадемой вышла совершенно неприличной. Флёр и не думала её присваивать! Как унизительны были одни только подозрения! Мерлин знает, как историю удалось замять, но неприятный осадок от неё навсегда останется по обе стороны.
Прокрутив в голове ещё раз всё, что рассказала Флёр, Гермиона наткнулась на одну не до конца вписывающуюся деталь.
— А причём тут волчья ягода? — она задумчиво прикусила щёку.
— Это часть грустной истории, — Флёр подошла к буфету и достала оттуда пожелтевший от времени колдоснимок. — Дочь Мюриель отравилась ими, когда потеряла ребёнка от пропавшего возлюбленного. Подробностей не знаю, кроме того, что она совсем не походила на свою мать.
Осторожно Гермиона приблизилась и заглянула ей через плечо. Со снимка на неё смотрела молодая женщина с короткими каштановыми волосами. Её широкий рот изгибался в улыбке, а затем она озорно подмигивала в кадр. На тётушку Мюриель она и вправду была почти не похожа. Разве что глаза: взгляд хоть и шутливый, но не лишённый скепсиса. Гермиона повнимательнее пригляделась. Женщина казалась ей очень знакомой. И вдруг её озарило: что-то в рваности её движений напоминало Тонкс. Внешнего сходства почти не было, но если не присматриваться, а наблюдать вполглаза за общей картиной, то сравнение просилось само собой.
За окном зашумел ветер. Солнечный свет, рисовавший узоры тенями по стенам кухни, медленно иссяк под тяжестью туч. Запахло приближающимся издалека дождём. Хорошая погода теперь была такой же редкостью, как и хорошие новости.
Флёр подошла к окну, чтобы его закрыть.
— Билл сказал, Тонкс вряд ли захочет теперь увидеть Ремуса, — виновато заговорила Гермиона, будто ответственность за происходящее лежала только на её плечах.
Ей бы хотелось всё исправить. И в то же время не всё. Она бы с радостью вернулась в прошлое, чтобы попытаться как-то образумить Тонкс и заставить её, может быть даже силой, взять себя в руки ради сохранения жизни ребёнка. Она бы многое отдала, чтобы они примирились с Ремусом. Но в таком случае как же быть ей самой? Ведь правда была в том, что семена розы проросли в ней задолго до первого цветка.
Испугавшись собственных мыслей, Гермиона взглянула на Флёр, а та уже давно наблюдала за ней, чуть склонив голову в сторону.
— После таких событий разбитые чаши не склеиваются, — сказала она так, снисходительно развеивая не озвученные тревоги, и подняла руку. — Нет, не делай этого. Я знаю, что ты хочешь сказать. Не стоит. Не будь ему адвокатом. Оправдания здесь никому не нужны. Он сделал свой выбор. А ты сделала свой.
Былая враждебность в её словах, проскальзывающая, когда они говорили о Люпине, почти сошла на нет. Может, потому что она говорила в большей степени не о нём? Гермиона широко распахнула глаза, в которых читалось лишь одно: «ты обо всём знаешь?». И Флёр не стала пытать её долгим молчанием в ответ.
— Догадалась, — кивнула она.
Мелкий дождь настойчиво стучал по стёклам в такт участившемуся сердцебиению Гермионы. Чего можно было ждать от Флёр? Она — первая, кто узнал о Ремусе, первая из посторонних. Разумеется, она не совершенно чужой человек, но и не из близкого круга. От неё не стоило ждать пощады лишь потому, что их связывают какие-либо узы. Флёр будет с ней честна.
— Ты меня осуждаешь? — спросила Гермиона.
С шумным придыханием Флёр отвернулась на неё и произнесла:
— Le coeur a toujours ses raisons*.
Комментарий к 7. Другая
Le coeur a toujours ses raisons* (фр.) — У сердца свои законы.
И ещё парочка заметок:
Да, я знаю, что Гермиона в этой главе, как кричащий Дамблдор в фильме “ГАРРИТЫБРОСИЛСВОЁИМЯВКУБОК????”, но она же у нас эмоциональная девочка и немножко с путешествующей кукушечкой))
Ожидаемое для меня расширение до Макси тоже прилагается. Следующая глава НЕ будет последней, как я планировала раньше (я говорила об этом?). Если кого-то из вас это обрадует, я решила отказаться от открытого финала, который был в первоначальной задумке. В мире так мало любви, стоит дать ей шанс хотя бы в этой истории. Без спойлеров!
========== 8. Выбора нет ==========
He was my North, my South, my East and West,
My working week and my Sunday rest,
My noon, my midnight, my talk, my song;
I thought that love would last for ever: I was wrong.
Wynston Hugh Auden
Приближался шторм. Море пенилось и вздувалось грозными валунами, тёмно-синими, почти чёрными, раскрывавшими свою грозную пасть, готовую поглотить всё живое и навеки схоронить в неназванной бездне. Природа — тоже хищница. Сколько бы человек ни укрощал её, она всегда найдёт способ показать ему его место. Стихия неумолима. Под раскатами грома, в блеске молнии, в солёных порывах неукротимого ветра замирала смертельная красота. Безумец очаровывался ею, а мудрец — учился у неё. Ведь буря, как никто другой, способна обнажить истину.
Утёс, с которого Гермиона наблюдала за морем, впивался в него, как нос корабля, смело разрезающего под собой волны. Она приходила сюда каждый день: в окрестностях не было места спокойней и уединённей. Находиться в коттедже стало для неё едва выносимым испытанием: одномоментно на неё навалились молчаливые вопросы, осторожное сочувствие и избыточная забота. Особой неловкостью отличались короткие встречи с Биллом. Несмотря на то, что Гермиона уже тысячу раз извинилась, он по-прежнему смотрел на неё с тревожной деликатностью и всякий раз в разговоре тщательно подбирал слова. Через пару дней стало понятно, что Флёр ничего ему не рассказала, а сам он был слишком осторожен в предположениях, особенно в тех, что высказывал вслух. Рон же напротив, в своей неуклюжей манере изображал бдительного стража, чрезмерно ограждая её от лишних волнений. Иногда это было уместно, но по большей части Гермиона не любила чувствовать себя дамой в беде и забота друга вызывала у неё раздражение. Она проклинала себя за несдержанность. Что с ней сделала эта война?! Привыкшая держать всё под контролем, всегда точно берущая чистую ноту своего настроения, она с ужасом наблюдала фатальное крушение самообладания. Взбунтовавшиеся чувства напрочь заглушали разум. А ведь она всегда знала, что они будут мешать, что нужно изо всех сил держаться холодной головы! В этом была своя ирония: из всего Золотого трио именно её поразила эта болезнь. И эта глупая сцена на лестнице… Подобно шторму тревога вырвалась из прекрасной невозмутимой амфоры, раскрытой одной лишь тенью имени.
За спиной послышался тихий хруст приближающихся по щебню шагов. Манера безошибочно выдавала Гарри — только он двигался виноватым перешагиванием с быстрыми задержками. Гермиона не обернулась.
— Я скоро приду, — сказала она, щурясь от ветра.
— Хорошо. Но я, честно говоря, не за этим.
Гарри опустился рядом с ней на лысеющий дёрн. Его лицо посерело и вытянулось, придавая ему сходство с Сириусом, на которого вообще-то он не был сильно похож. Помолчав с минуту, он принялся вытирать об рубашку запотевшие очки.
— Я не знаю, как спросить тебя об этом, — заговорил он в несвойственной ему манере, уподобляясь не то Дамблдору, не то мистеру Уизли.
— Не знаешь, так не спрашивай, — пожала плечами Гермиона.
Ей не нравилось, когда Гарри примерял менторский образ. После всего, что они прошли вместе, она считала неуместными пафосные монологи о долге. Между друзьями всё должно быть просто. Так к чему всё усложнять?
Уязвлённый её резкостью, Гарри гордо уставился вдаль.
— Мне надо знать, — твёрдо заявил он. — В том, что мы запланировали, мне нужно точно знать, не будет ли эта роль для тебя слишком обременительной…
— Да что с тобой, Гарри? — воскликнула Гермиона. — Ты сам-то себя слышишь?
Она строго смотрела на него, хмуря брови. Под этим взглядом Гарри слегка размяк.