Иван ушёл. И у меня, наконец, включились мозги. Что я, я (!), могу рассказать о классе? Они встречаются, куда-то ходят, где-то тусуются. Как-то наши мальчишки параллельным морды били. Потом всех к директору вызывали, с родителями. Слышала, что это — дело чести. А о подробностях даже не спросила. Потому что, если каждый день — Мойдодыр, Мойдодыр — какой дурак сам нарываться станет? И кто во всём этом виноват? Признаваться самой себе не хотелось, врать тоже. Мойдодыриха психованная.
До вечера я ничего не ела. Не хотелось. Только в душ залезла и школьную юбку с блузкой выстирала, потому что мне всё время кошатиной воняло.
Мама очередной раз решила, что я заболела, и сильно расстроилась. Ну, это для нас репертуар обычный. Через день случается. Но на себя в зеркало я всё же посмотрела. Да-а-а! Щёки красные, глаза блестят, как у Булгаковской Маргариты, когда она мазью перед балом мазалась. Я вечером так маме и сказала, когда в парк пошла:
— Ну, я полетела!
Вот интересно, если стать невидимой, кому бы я первому стёкла расколотила?
Вечер — это, конечно, громко сказано. Было совсем детское время. Даже темнеть не начало. Всего пять. Полететь-то я полетела, но ровно до второго этажа. Там остановилась и стала думать, что скажу Ивану. Ничего не решила, потом вспомнила, что он может прийти с Боней, и расстроилась окончательно.
К моей тайной радости, Иван был без Бони. Наверное, всё-таки заметил, что вчера я его испугалась, и решил не рисковать. Если так, то это делает ему честь. Красиво звучит: «Сударь, ваша внимательность делает вам честь!»
Ничего такого я, конечно, не сказала. Просто — привет! Он ответил, и мы пошли по жёлтой платановой дорожке, шурша лиственной мишурой. А что, не мишура? Весной дерево себе новые листья отрастит. Потом они пожелтеют, опадут. Снова вырастут. Только ствол и ветки проживут настоящую жизнь. Что там в этом плане у деревьев? Жара, холод, засухи, ливни, грозы. Какой-нибудь придурок на стволе своё имя накарябает, ветку обломит… Совсем как у нас. Интересно, сможет Иван во мне увидеть не только «листья»?
Разговаривать с Иваном было — супер! Минут через пять я перестала трепетать нервами и задавать себе глупые вопросы. Только умные. Потому что Иван из любой темы вытягивал что-нибудь необычное. До чего сам додумался. Как будто ему не четырнадцать, а двадцать или все сорок. Со мной до этого никто так не разговаривал. С Юлькой мы больше по верхам или сплетничаем, с мамой — дом, школа. Но самое главное, я видела, что он не красуется перед хлопающей глазками козой. Ему интересно моё мнение. Мы даже один раз поспорили, и я победила!
Честно, я перестала понимать, где я, сколько вообще времени. Но потом запахло костром, и меня словно по башке — бац! Потому что дворничихи могут жечь какие-нибудь провода, пластиковые бутылки, которые в огне выделяют смертельные диоксины. Плечи предательски полезли вверх, голова втянулась, диафрагма остановилась, не желая качать отраву. В таких случаях я быстренько ретируюсь. Но Иван шёл медленно, с удовольствием вдыхая дым, и мне пришлось выбирать между приятным и полезным. Думаю, со стороны это было заметно, потому что он тут же спросил:
— Аля, ты чего? Тебе плохо?
Ну, что, подруга crazy? Приплыли? Начинается суровая правда жизни? Может, сразу обо всём рассказать? Чего врать-то? Всё равно завтра или послезавтра узнает. Ему в классе так распишут!
Я представила, как Иван засовывает мне какую-нибудь гадость в сумку, улыбается и говорит: «Мойдодыр! Это тебе подарочек!» Нет! Я резко остановилась.
— Аль, всё-таки, что у тебя произошло? Если не хочешь гулять, я уйду.
— Не уходи. — Я повернулась к нему. Чтобы глаза видеть. Они не солгут, когда будет слушать. — Иван, ты должен знать, что я — crazy.
Он поднял руку, хотел возразить.
— Подожди. Понимаешь, когда я была маленькая, мы с родителями жили в Индии. Нормальная страна, суперски красивая. Только там, на мамин взгляд, везде сплошная антисанитария. Обезьяны в окна лезут, из рук могут пакет с продуктами вырвать. И попробуй не дай! В кустах кобры. Прямо в городе. Их по утрам убирают, к вечеру они снова наползают. Индийцам это всё без разницы, как нам коты или собаки, а мама прямо тряслась, что подхвачу какую-нибудь заразу, на змею наступлю, обезьяна палец оторвёт. Так что, пока мы там жили, я только и слышала: этого нельзя, от того заразишься, это опасно. И сошла с ума. Не совсем, конечно. Я всё соображаю. Но боюсь. Брезгую нажимать на кнопку лифта, когда за руку кто-то берёт, боюсь. Боню твоего. Мне его очень хочется погладить, только я никогда этого не сделаю.