Простыня была белая, небо за окном – чистое, и заснул я быстро.
Так хорошо я уже давно не спал.
Нина
Она приехала через три дня после меня.
Я выпил чашку кофе на кухне, сонно забил трубку и направился к новому тотему огородника. Мне нравилось курить рядом с этим добродушным страшилой, сидя на маленьком бревнышке. Бесконечная долина отца, родная земля; раньше я часто видел радужный даль именно здесь. Этим летом к пурпуру фацелии присоединится рапсово-желтый, и я обязательно приеду, и обязательно вот так же сяду под пугало, и покурю, и на душе полегчает, разольется что-то сладкое, разноцветное, теплое и живое, и все в мире будет хорошо.
Чучело, словно бы в согласие моим мыслям, улыбалось: за ночь на его черном пустом лице откуда-то появился озорной зеленого цвета смайл. Так на моей памяти рисовал только один человек.
– Нина! – радостно закричал я, осматриваясь по сторонам. – Эээй, Нина!
Среди старых отцовских лип шевельнулось темное пятнышко, и я направился туда.
Нина сидела на маленькой табуретке и что-то черной краской рисовала в своем альбоме. Увидев меня, она отложила альбом и пошла навстречу. Мы крепко обняли друг друга. Она была выше меня и на четыре года старше.
– Ну пойдем в дом, расскажешь, что и как там у тебя!
– Иди чай ставь. Сейчас дорисую и приду, – улыбнулась Нина.
Когда я поставил чай, послышались шаги в прихожей: пришел отец. Привез из города целый мешок сладких ватрушек, которые Нина всегда жутко любила.
– Она ночью приехала, мы тебя не будили, – сказал отец. – Куда-то ушла уже… Небось, племянника Михалыча повстречала – там будь здоров парень! Загуляет с ним как пить дать!
– Рисует она, возле лип! – Я засмеялся. – Сейчас придет.
Нина изучает эволюционную психиатрию и социобиологию за границей. Пытается временами что-то объяснить мне – я слушаю, это достаточно интересно. Отцу она ничего не пытается объяснять, ей шаманские занятия не по душе, а отцу не особо нравится весь этот эволюционный подход и научный атеизм, однако в целом они ладят. Сближаясь до минимума, находясь на одной кухне или в комнате, они, конечно, вечно спорят и ссорятся, но я знаю: отец от души радуется, когда Нина защищает научную работу или публикуется в журнале, а Нина с улыбкой вспоминает колдовские занятия отца и его возню по хозяйству.
– Ватрушки! – объявил отец и протянул вошедшей Нине ватрушку. – Кризис, конечно, но это мы себе позволить можем.
Уселись за чай, Нина принялась рассказывать о загранице.
– Безработица страшная: устроиться работать почти невозможно. Один из главных банков страны национализировали…
– Так это и у нас так.
– Пап, не перебивай.
– Я и не перебиваю… Чаю еще налей.
– Ну вот. Часто время рабочее уменьшают, работать не дают. И хорошо еще, если просто так часы урежут. У меня одну подружку на месяц в неоплачиваемый отпуск отправили. У всех долги, все чего-то зашевелились, как будто вдруг сообразили, что кредитов до черта набрали.
– Это год Быка настал, – заметил я.
– По календарю инков, конец света вообще, если посчитать…
– Паап, – хором заныли мы с Ниной.
– Молчу, молчу.
– Что еще, – рассказывала Нина. – Еще я статью пишу о депрессии как стратегии выживания. Пытаюсь доказать, что депрессия – не патология, а скорее адаптационный механизм слабых особей. Но это вам, наверное, скучно слушать. Подрабатываю вот: одному мужику русский язык преподаю. Болела недавно – врачи там бесплатные, но очень бестолковые. В газетах и по новостям – террористы всякие, взрывают что-то постоянно…
– Видишь, это тебе высшие силы показывают: надо домой возвращаться, – сказал отец.
– Не хочу. Там возможностей больше.
Все замолчали, тема была больная. Я знал, что Нина не вернется, и отец на самом деле тоже это знал, но не хотел признавать и все никак не мог с этим смириться.
– А едят как, – добавила Нина, глядя куда-то в окно. – Фастфуды сплошь, и сорят, картошку фри, стаканчики, гамбургеры недоеденные прямо на улице выбрасывают. Грязно везде.
– В самый раз тебе на них свою эволюцию изучать, – сказал я, и все засмеялись, даже отец.
– Кушай ватрушки, – сказал он. – Кушенькай. Там у вас все синтетическое, ватрушек нету таких, небось. Я тебе целый мешок купил.
– Спасибо, – улыбнулась Нина.
Нина всегда точно знала, чего она хочет. Всегда целилась в маленький красный кружочек посередине мишени и, если не попадала именно в него, считала попытку проваленной. Она никого не слушала, расставляла свои цели и стреляла по ним, пока не добивалась своего. Может, именно из-за этого она и уехала. В ней не было чувства племени, чувства социума; она этот социум изучала, как толпу мартышек, еще не до конца отвыкших от лазанья по деревьям.
Я хорошо помню вечер, когда Нина уехала за границу, хоть это и было довольно давно.
– Крестик возьми, – предлагал отец перед отъездом. – А то складываешь паспорт, билет, сертификат школьный – хлам!.. Хоть бы, честное слово, крестик взяла, если икону не берешь. Не в тягость ведь, маленький, медный, от бабки твоей остался, а она знатная была колдунья, одним взглядом хворь снимала…
– Зачем мне лишние провол'очки на металлодетекторе? – отмахивалась Нина и паковала свои чемоданы. – Ты чемодан с одеждой в машину отнес уже?
– Несу, несу.
Отец напихал ей в тот чемодан несколько икон, крестик и какие-то амулеты еще, за что Нина потом долго злилась, но на больших-то расстояниях любое чувство приравнивается к любви.
– Это кризис, – сказала она.
Я зашел к ней в комнату, и Нина показала мне рисунок, который начала утром: на белом фоне что-то страшное, черное, со щупальцами, будто бы само себя изнутри разрывающее. В самой середине у кризиса пульсировал тугой прозрачный голубоватый пузырь, наполненный то ли водой, то ли воздухом; вся черная масса росла из него.
– Это пузырь кредита? – догадался я.
– Он самый.
– Тоже боишься?
Нина не боялась.
– Я смотрю, ты все-таки путями отца отправился, по его граблям. – Она откинулась на спинку стула, отбросила волосы назад. Вытянула из кармана халата тонкую сигарету и закурила ее. – Делишь мир на черное и белое, плохое и хорошее, зло и добро. Наверное, с кризисом бороться хочешь и победить, да?
– Да… – растерянно ответил я. – А что тут плохого?
Нина поднялась со стула, потянулась, выпустила пару колечек.
– Психотический тип мышления. Свет и тьма… Знаешь, что на самом деле это такое? Просто два разных положения выключателя, – она подошла к настольной лампе и включила ее. Выключила, включила, выключила. – Видишь, вроде бы свет и тьма, а выключатель один, только разные положения: “On” и “Off”. А ты – в маленьком террариуме, над которым зажигается лампочка.
– Ну вот опять начинается! Мы все примитивные, а ты одна, наверное, лампочку можешь контролировать, так, по-твоему выходит?
– Неее. – Нина затянулась и приоткрыла окно. – Контролировать лампочку пытаетесь как раз вы, а я всего-навсего подбираю террариум покомфортнее. Это архаическое – примитивный страх перед темнотой и одиночеством, страх перед ночью, но ведь ночью мы спим и восстанавливаем силы, ночью живут другие существа, да и луна по ночам красивая… Красивая нынче луна, Степ?
Она действительно была красивая.
Мы некоторое время молча стояли вдвоем у окна и любовались полнолунием.
– Каждый свою систему пытается отстроить, свою координатную плоскость. Какой-то центр абсолютный найти и меру, чтобы знать, на сколько и куда отталкиваться, где плюс, где минус, на каких осях… У отца центр мира здесь, в этом домике; я ни в чем его не обвиняю, это нормально, но мне-то хочется большего. И у тебя ведь то же самое, как ты там говорил, племя хорька?