И было ли тут при чем смелое дыхание весны? Или же Андрей сам пришел к случившимся в его мыслях выводам и желаниям?
Сон первый, который через короткое время совсем позабылся
Полуденное солнце. Золотая осень. На столике в плацкартном вагоне ровно лежит закрытый блокнот. Его однотонная желтая обложка впитывает в себя солнечные густые лучи и от того становиться похожей на первый, самый яркий одуванчик, что суетливо распускается по весне. Блокнот так и светится солнцем, ярким желтым пятном, то и дело бросается в глаза. Он, как и одуванчик, излучает странную волнительную радость. Но с одуванчиком вместе всегда идет весна, и совершенно ясно, от чего хочется улыбаться. А почему блокнот делает настроение таким волнительным просто непонятно.
Вот Андрей сидит, расслабленно облокотившись о перегородку, что отделяет его спальное место от соседнего, и задумчиво смотрит в окно. Там, в окружающем железнодорожный путь пространстве, купается в солнечных лучах буйство красок дикой природы. И столько льется солнца кругом! Даль горизонта теряется в тумане солнечной дымки. И то и дело стайки птиц выплывают из нее и ныряют в близлежащий лес или, наоборот, вылетают из леса, бросаясь прямо в туман.
Андрей сидит, не шевелясь. Послеобеденная лень (он точно знал, что вот только был обед) куда-то забрала все силы и получалось только медленно думать. Ему было важным сообразить, что твориться на, казалось, совсем близком горизонте: то ли солнце так отсвечивает от пожелтевшей земли, то ли это какой-то солнечный туман – неопознанное и неизученное наукой явление. Было настолько солнечно, что даль расплывалась, не просматривалась. И еще было совсем глухо. Не смотря на монотонное тух-тух-тух поезда ощущалась невероятная тишина и, неясное спокойствие было разлито повсюду. Оно клубилось и залезало в каждый уголочек поезда. И за время пути поезд уже успел потонуть в этом спокойствии, а Андрей успел им надышаться, хлебнуть сполна этого волшебного дурмана.
«Осень, осень…» – только и мелькало у него ненавязчиво в мыслях.
Андрей был готов с минуты на минуту погрузиться в сладкую дремоту, когда напротив него, укрывшись колючим пледом, уже спал Вася. Он сразу же после обеда уснул. Его, как Андрея, не притягивал пейзаж за окном. Андрей удивлялся, откуда в Васе взялось столько лени. Он смотрел на друга и никак не мог для себя сопоставить, что этот Вася – тот самый Вася, друг его детства. Это была ошибочная правда, если так сказать можно.
В своем собственном сне послеобеденная дрема укрыло-таки Андрея своим одеялом. И он не ложась, сидя, сладко проспал добрых двадцать минут. Андрей начал возвращаться в явь, когда почувствовал, что поезд замедляет ход. Он открыл глаза и неожиданно увидел, что вокруг ничего не изменилось. Солнце так же ярко светило, Вася так же сладко спал. На какие изменения Андрей рассчитывал, было неясно даже ему самому.
Не прошло и полминуты, как проснулся Вася. Он потянулся и заулыбался, как майское солнышко, смотря на Андрея. Андрей, спохватившись, сгреб блокнот со стола и быстро, но осторожно, чтобы не помять, убрал в свою дорожную сумку. Почему-то было никак нельзя, чтобы Вася увидел блокнот. Андрей чувствовал свою спешку. Она была необходима, без нее было нельзя.
– Где мы? – промолвил Вася.
– Не знаю. Я задремал. Сейчас подъедем, узнаем.
Вася промолчал. Он протянул руку и взял со столика бутылочку с соком, отпил немного и поставил на место. Андрей не смотрел на него, но так как сон снился ему, видел друга, глаза которого были полны чуть ли ни детским любопытством и пристально глядели прямо на него.
Неожиданно (оно так показалось) поезд прибыл к своей очередной станции и не спеша, со скрипом и протяжным, остающимся на несколько секунд в ушах гаснущим эхом лязганья металла о металлические же рельсы практически остановился. Эта была остановка в провинциальном тихом и будто совсем не принимающем участия в жизни планеты городке. Тишина, что царила в поезде и преследовала железнодорожный путь, стала еще более глубокой. Наверное, отсюда и еще из таких же городком, по рельсам она и растекалась, словно бы электрический ток по проводам.
Поезд прибыл на очередную станцию и распахнул свои двери пассажирам. Часть пожилого народа (это было странным, но почти все пассажиры поезда были возраста шестьдесят и старше лет) с некоторой суетой и волнением – как бы там, что не маскировалось под их серьезными, чрезвычайно занятыми разгрузкой багажа лицами – схлынуло на перрон и незаметно, но быстро разбрелось в неизвестных направлениях.