Она была пианисткой. Выступала на конкурсах, играла в составе разных оркестров. Музыка – это была её жизнь. Она обожала свой рояль. И я тоже стал обожать его. Она даже научила меня нескольким несложным мелодиям, а иногда у нас получалось играть в четыре руки.
Когда она выходила на террасу и начинала играть, мы с Людвигом выбрасывали белый флаг перемирия и шли её слушать. Она играла, а мы сидели тихо. Я обычно садился прямо на пол возле входа на террасу, а Людвиг забирался на свой специальный стульчик, стоящий возле рояля.
Я видел, с каким обожанием смотрит на неё пёс. Он просто боготворил её. А меня он расценивал как неандертальца, посмевшего посягнуть на божество. На ЕГО божество.
Он попросту ревновал её, вот в чём штука. Я пытался ей объяснить, но она только смеялась. Она-то могла любить нас обоих. И ещё свой рояль.
Это произошло, когда у рояля внезапно лопнула струна, и нам пришлось вызвать настройщика. У неё был знакомый, она созвонилась с ним и договорилась о визите. В этот день мне нужно было уехать к заказчику ненадолго, но я отсутствовал дольше, чем предполагал.
Когда я вернулся домой, её уже увезли. Её и настройщика.
=========
С этими словами мужчина прикрыл рукой глаза и некоторое время сидел молча. Я молчал тоже, боясь навредить ненужными словами. Кажется, я даже не дышал. Его кофе давно остыл, а он так и не притронулся к нему. Потом он отнял руку от лица и продолжил.
=========
Настройщик задушил её вынутой из рояля лопнувшей струной. Я не знаю, что именно перемкнуло в его голове, почему он это сделал. Она пыталась бороться. И Людвиг тоже пытался. Он вцепился в парня мёртвой хваткой, кусал его и громко визжал. Этот визг и привлёк соседей, они вызвали полицию. Но он уже успел её задушить. Сам пёс почти не пострадал, зато здорово искусал настройщика. Так мне рассказал полицейский.
Когда её похоронили, Людвиг лёг на могилу и не захотел уходить с кладбища. Я его очень хорошо понимал тогда, я тоже не хотел уходить. Я вообще уже ничего не хотел. Но меня куда-то вели, что-то мне говорили, хлопали по плечу…
А когда все разошлись, я остался один. Я и рояль. Я вышел на террасу и тронул пальцами клавиши. Одна – та самая, где лопнула струна – западала. И я возненавидел его, этот рояль. Он стоял такой огромный, чёрный, важный, равнодушный, а она так любила его…
Мне захотелось, чтобы его не стало в моём доме, я захотел разбить его, уничтожить. Когда я принёс топор, перед роялем на стуле сидел Людвиг. Этот чёртов пёс появился словно из ниоткуда. Как он вошёл? Я не знаю. Но он сидел и смотрел на меня. Молчал и только смотрел.
Я стал орать ему, что ненавижу этот рояль, из-за него её теперь нет со мной. И пусть он – пусть они оба – исчезнут из моей жизни, мне нужна она, но её нет, её больше никогда не будет!..
А он только наклонил набок голову, и тут я увидел, что он плачет. У меня вдруг не осталось сил стоять, я сел прямо на пол и выронил топор. А пёс подошёл ко мне и положил свою голову мне на бедро. Он плакал совершено молча, даже не скулил. Кажется, я тоже заплакал тогда.
Вот так и вышло, что я стал ненавидеть то, что раньше любил и полюбил того, с кем раньше воевал. Рояль остался в доме, он так и стоит там, на террасе. Иногда я захожу и вытираю с него пыль. Людвиг ходит со мной туда.
Мы сидим с ним молча и вспоминаем, как она играла когда-то.
Теперь я всегда беру его с собой, куда бы ни отправился. Просто я боюсь, что однажды вернусь домой, а там никого нет. Только рояль, у которого западает одна клавиша. Боюсь, что тогда я окончательно сойду с ума.
========
Мужчина замолчал. Память услужливо подбрасывала мне обрывки громких газетных заголовков, кричащих об этом убийстве. Когда это было?.. Да, около года назад.
Я отвёл его обратно в клинику, где девочки уже готовили отчёт о здоровье Людвига. У нас есть что-то вроде комнаты ожидания, там пара кресел, диван, телевизор. Там находятся хозяева питомцев, когда желают дождаться результатов анализов. Я принёс ему переноску с собакой внутри, и он выпустил пса. Тот уселся рядом с ним на диване и сидел почти неподвижно, а потом положил голову ему на бедро. Два бывших врага, которых музыка мирила лишь на время, но навек примирила тишина.
У них абсолютно одинаковые глаза. В них пустота, но кроме неё я увидел неимоверную тоску. Тоску, от которой хочется выть. Но они молчали.
Я тихонько вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.