Часть I
это сотни пожаров, и каждый — с твоим лицом.
это старый рассказ (непременно с плохим концом),
это ртуть вместо крови, полоний взамен души,
это сотни пожаров, и каждый — не потушить.
это — грязью под ноги, а сверху — пушистый снег,
это — имя твоё на изнанке опухших век.
— дарёна хэйл
Над дверью звенит колокольчик.
— Сделай мне, пожалуйста, кофе. Покрепче, — Женя приземляется за стойку огненным вихрем безупречности. Немногим потускневшей от усталости, но безупречности.
Наманикюренные пальцы цокают по экрану смартфона, прежде чем она его отключает и отпихивает почти брезгливо. Устало.
— Насколько крепко? — интересуется Алина, убирая в сторону тщательно натираемый стакан. И потуже затягивает фартук то ли бармена, то ли бариста. От парика ужасно зудит кожа головы, да и всякий взгляд в зеркало на эти мышиного цвета волосы вызывает рвотный рефлекс.
— Чуть менее крепко, чем если бы ты дала мне просто зёрна пожевать, — Женя хмыкает. — И один двойной с собой.
Ну конечно.
Для него.
В груди вытягиваются струной все сосуды. Аорта же, кажется, вот-вот обовьёт сердце и выжмет из него всякую жизнь. Алина невольно вытягивает шею, чтобы глянуть на дверь, такую далёкую в коридорах столиков. Едва ли кто зайдёт в такую рань в бар. Кроме его владельца.
У него здесь кабинет, прямиком за баром: широкий проход в мир тёмного дерева, с большим дубовым столом, лежащим ровно посередине ноутбуком и аккуратным чайным сервизом на соседнем столике. Алина знает. Она мыла эти чашки, думая о болиголове, мышьяке или убойной дозе снотворного, после которой едва ли проснёшься наутро с больной головой. Были ещё транквилизаторы, запрещённые вещества, которые так просто не добудешь в первой попавшейся аптеке — и те, от названия которых ломался язык.
— Он не зайдёт, — Женя отмахивается, явно истолковав её реакцию по-своему.
Конечно же, как может ещё смотреть девушка, тем более, такая блеклая, тусклая и невзрачная, как Алина, старающаяся слиться с ближайшей стеной, при упоминании Александра Морозова?
И не то чтобы Женя была не права. Отчасти, будь проклята, права. Кофе едва не просыпается из черпака, когда Алина вспоминает пронизывающий взгляд кварцевых глаз. Насмешливый. Нанизывающий мир, как бабочку на острие иглы.
— Ты выглядишь так, будто ночью разгружала вагоны, — Алина переводит тему, заправляя таблетку.
— То есть, просто шикарно, а не сверхшикарно, — добавляет она.
Женя за спиной посмеивается. Её хоть в мешок наряди — всё равно будет выглядеть, как с обложки; как какая-нибудь инстазнаменитость, на чью фотографию градом падают злосчастные сердечки. Ещё вероятнее — к её ногам.
— Я бы выглядела лучше, если бы Александр не выдернул нас всех посреди ночи. Не знаю, что у него в голове повернулось, но иногда я думаю, что лучше бы на неё как-нибудь упал кирпич. Мне бы не помешал отпуск, — Женя вдруг кривится. — В отличие от Зои. Она-то круглыми сутками готова работать, лишь бы он рядом был.
Алина закусывает губу, кивая чужой болтовне, но абсолютно не вслушиваясь. Руки дрожат.
— А ещё я думала, что потеряла ключи от его квартиры,— Женя вздыхает, на мгновение теряя образ лучшей девушки всего мира. И выглядит напряжённой, расстроенной. Пальцы обнимают поставленный перед ней стакан, хотя в помещении скорее жарко, чем холодно. — Нашла их тут, когда вернулась, конечно. Спасибо, что предупредила сменщика, а то я мысленно попрощалась с работой.
«И с жизнью», — думает Алина мрачно.
Ей бы устыдиться, ведь помощница Морозова ни в чём не виновата.
Но стыда и в помине нет. Давно нет.
С изнанки рёбер царапает когтями. Злостью? Страхом? Злостью, полной страха?
Алина не знает. И не уверена, что хочет знать.
Переливаемый кофе едва не выплёскивается ей на руку, когда снова звенит колокольчик — аккомпанементом раздавшемуся голосу:
— Женя, мне долго ждать?
Алина замирает и перестаёт дышать: кислород застревает в гортани вдохом, лопается, сгорает. Руки почти не слушаются, словно поражённые парезом.
— Иду, — Женя изящно, пускай и поспешно соскальзывает со стула, хватая оба стакана, смартфон и сумку. В иной раз Алина бы восхитилась этой ловкости чужих пальцев, но сейчас едва заставляет себя поднять голову.
Александр Морозов стоит в дверях.
И смотрит прямо на неё.
У Алины под ногами разверзается земля.
***
Бумага глянцевая, гладкая. Журнал пахнет свежей краской. Вдохнуть бы поглубже и насладиться, но слишком сложно перестать водить пальцами по обложке. Они к ней прирастают, примерзают, что отрывать только с кусками бумаги.
Алина не запоминает, как расплачивается в маркете и что вообще купила, кроме журнала, но крафтовый пакет оттягивает ей предплечье, пока она доходит до дома, не разбирая дороги. Рефлексы ведут её, а инстинкты давно молчат.
Иначе бы сожгла этот журнал в ближайшей мусорке. Или использовала для растопки камина, ведь купить дрова она так и не удосужилась.
Пальцы выводят имя в самом низу страницы. Крупный шрифт, белые буквы. Александр Морозов.
Кандидат в мэры. Герой всея Ос-Альты, а то и самой Равки.
Кварцевые глаза, излишне светлые на фото, впиваются в Алину цепко. Ей кажется, что с неё вот-вот кожа слезет.
Руки дрожат, пока она захлопывает входную дверь: звук безжизненный, отражающийся эхом от стен. Пакет так и остаётся в холле, брошенный на пол, пока она, прямиком в пальто, идёт на кухню, к заброшенной в раковине посуде, засохшей в коробке пицце. Она расчищает стол, садясь за него и прихватывая ножницы.
Край получается идеально ровный. Её бы дотошность да в другое русло — и можно было бы сворачивать горы, осушать океаны и завоёвывать миры.
Алина усмехается себе под нос.
Пальцы прикипают к чужому лицу на обложке, обводя скулы и скривлённые в этой самоуверенной, хлёсткой усмешке губы; соскальзывают к широким плечам и выглядывающей из выреза рубашки ключице. Нарочная небрежность.
«Смотри на меня»
Он красив так, что в горле спирает комом. Неестественно.
Его же внутренняя чудовищность куда вернее вспарывает Алине гортань.
Отрезанная обложка отправляется в папку — к десяткам таких же, сложенных среди исцарапанных её рваным почерком листов. Вырезки тщательно отобраны, как и те, что хранятся в телефоне.
Алина бы могла назвать себя самой преданной фанаткой. Самым жадным последователем. Или преследователем?
Она аккуратно закрывает папку, прячет в ящик. Интервью прочитает позже, когда перед глазами перестанут плясать тёмные круги: ненависти, бешенства, желания это лицо вспороть кухонным ножом.
О том, что её колотить начинает от этой картины, от этой взрощенной в ней жестокости — лучше никогда-никогда не думать.
Она приваливается к столешнице. Вслушивается в тишину дома. В его пустоту. В заброшенность второго этажа, на который так и не смогла подняться, рискуя больше никогда оттуда не выйти: жёлтые предупредительные ленты, запылившиеся и потускневшие, так и перегораживают туда путь.
Алина не была там восемь лет. С того самого дня.
«Смотри на меня»
Руки снова начинают дрожать.
Она зажмуривается.
***
Алине было одиннадцать, когда она впервые увидела Александра Морозова по телевизору.
И под смех матери громогласно заявила, что хочет себе такого мужа: красивого, умного, того, кто спасает мир. Или их город. Красивого! Она уже говорила?
У Алины была семья и фамилия, ей принадлежащая.
У Алины были мечты: розовые и воздушные, полные детской непосредственности и наивности, похожей на сахарную вату.
У Алины был отец, и он работал капитаном полиции. Он был знаком с её детской мечтой. Он тоже был героем.
В одиннадцать лет у Алины было всё и даже больше.
И лучше бы ей никогда не исполнялось двенадцать.
Лучше бы время замерло, иссыпалось песчинками и развеялось по ветру. Лучше бы она умерла в этом мыльном пузыре детского счастья и никогда не узнала, что произошло дальше.