И улыбается. Он улыбается ей так красиво и страшно, так пугающе и безумно. У Алины сердце падает куда-то в желудок; сосуды рвутся, лопаются, как старые верёвки. Весь её корабль попадает в шторм, переламывается грот-мачта. Всё переламывается.
Она дышать не может.
— Не мни себя спасителем, — шепчет, смещая пистолет к виску, чтобы смотреть в эти проклятые глаза без преград. — Ты по макушку в крови. Смерть, разрушитель миров. Если ты и строишь что-то, то на чужих трупах.
— А на чём строятся империи, моя милая Алина?
Обращение похоже на пощёчину. Не случись этого всего, влюблённая в него по уши безо всякой ненависти, Алина бы растаяла подле его ног за такие слова.
— Я считаю себя тем, — продолжает Александр, — кто не прикрывается красивыми словами об изменениях. А тем, кто берёт и меняет. Давай, отруби чудовищу голову, покажи народу, обличи меня. Вытащи все мои скелеты, раздай им мои кости. И во что превратится страна через год? Два? Кто будет держать всех этих подонков в страхе? Кто будет контролировать правительство, кто не даст им растащить Равку как лоскутное одеяло? — он подаётся вперёд резко, рывком. Алина отшатывается, но не убирает руки. Сглатывает поспешно сухим и горьким.
— Вини меня всю жизнь, Алина. Мои цели оправдывают средства. Любые.
— Неудивительно, что твоя мать выбросилась из окна.
Он кривится. Больное место, больное. Склонённая на руки голова, острые лопатки, выступающие волнорезами под пальто. Алина видела, что за этой маской тотального контроля прячется слабость. Но до неё не добраться просто так, даже если она его на куски изрежет.
— Играешь грязно.
— У меня хороший учитель.
Александр откидывается обратно на спинку стула. Кусает губу, откладывая сигарету. Пепел рассыпается по столешнице.
Тишина вспарывает Алине вены. Где-то в её комнате тикают часы. Отсчитывая последние минуты его жизни? Или её?
— Смотри на меня, — медленно говорит она, когда молчать больше нет сил; у неё вообще их нет, она с трудом на ногах стоит, понимая, что все эти годы прошли впустую. Она оказывается совершенно не готова к встрече со своим волкодавом в чаще.
— Так ты сказал мне тогда. «Смотри на меня». И я смотрю. Всю свою грёбаную жизнь на тебя смотрю.
Щёлкает взводимый курок.
Александр склоняет голову. Не от дула — навстречу ему. Безумец. Где же Иван? Где же хоть кто-то или что-то, что не сделает из Алины убийцу безоружного человека? На её же кухне, в её доме.
В горле лопается очередной всхлип. Запоздало она чувствует текущие по лицу слёзы, заливающие подбородок, капающие на шею. И он тоже на них смотрит, впитывая её отчаяние. Наслаждаясь им? Нет, ему всё равно. Он пустой.
— И к чему это тебя привело, маленькая птичка? — чужой голос тих и вкрадчив, полон силы какой-то потусторонней, неземной. — Ты смотришь на меня, ты ненавидишь меня. Но только ли ненависть ты взращивала все эти годы?
— Не мели чуши! — Алина сжимает пустой кулак, осознавая, что больше не держит его за волосы. А теперь хочет вцепиться в горло и тут же заскулить, получив ожог. Хочет сбежать из собственного дома и затеряться. Снова стать девочкой с чужой фамилией и выводить имя в потрёпанных тетрадках. Собирать чужие фотографии, запоминать остроту профиля и оттенки улыбок.
У той девочки была цель, и она помогала ей расти.
У Алины — дыра в груди сквозная, и она с ужасом понимает в одну секунду: она не сможет.
— Ты отдала мне всю свою жизнь, — произносит Александр, читая её строку за строкой. Кварц препарирует, раздирает. Он вдруг поднимает руку и касается её щеки, собирает костяшками соль.
Алина проглатывает крик.
Она не уверена, что не свалится на колени.
— Так что у тебя останется, когда ты выстрелишь?
Алина мотает головой, как та девочка с двумя косичками под шапкой; девочка с плюшевым зайцем. Девочка, влюблённая в тёмного принца, так похожего на героя из её любимых сказок.
«Ничего. У меня ничего не останется»
— Убери от меня руки, — она хочет звучать твёрдо, но Александр вдруг поднимается на ноги и снова над ней нависает. Одним простым действием обеззоруживая и показывая: она бессильна даже с пистолетом. Даже грозясь убить его.
Даже выстрелив и заставив его глаза замереть, заставив его посмертно смотреть на неё, Александр выиграет.
— Надо же, — вдруг говорит он, не отнимая руки от лица Алины. Пальцы горячие, чуть шероховатые. Дарящие неясную ласку. — Другой бы сломался. А ты сильная. Очень сильная.
Алина собирает все свои эти призрачные силы и отбивает его руку. Думая о змее и его яде, который отравляет, парализует и лишает воли. Так действует его сила? Так почему у неё нет противоядия?
— Не смей. Ты сломал мне жизнь, ты забрал мою семью, потому что для тебя это ничего не значило! И меня всю сломал! А я сломаю тебя, Александр, — она тянет губы в усмешке, пусть безумной и больной. Пусть. Смотри на меня, смотри. — Я хочу разрушить тебя. Кирпичик за кирпичиком. И я разрушу.
Александр. Так странно произносить его имя вслух.
Но ей не даёт покоя, что каждая сказанная фраза толкает к поражению. С самого начала. В голову лезут когда-то услышанные слова от причины её же агонии, задумчиво вертящего в пальцах чёрную пешку.
«Есть такие партии, где каждый ход ведёт тебя к проигрышу»
У этого расклада есть название. И из него, выходит, состоит её, Алины, жизнь?
Александр вдруг качает головой. Немногим сокрушённо, но всё же уверенно и спокойно, как будто тайны мира разложены перед ним вскрытыми картами.
— Стрелять может лишь тот, кто готов быть застреленным, — произносит он и обходит её с пугающей лёгкостью, выводящей уверенностью. — Ты не готова.
Алину колотит. Она смотрит, как он оглядывает ключи и оставляет их на столе.
— Они тебе понадобятся, когда ты решишься, — добавляет Александр. Стоя к ней слишком близко, касаясь рукой — руки, он вдруг говорит тише: — До прихода сюда я знал, что ты не выстрелишь. Это ответ на вопрос, который тебя так мучает.
И шагает к двери.
Алина считает до трёх. Где-то в доме тикают часы.
«Смотри на меня»
«Я тебя помню»
Алина оборачивается, ни жива ни мертва.
— Стой, — говорит, словно действительно одной ногой в могиле стоя.
И поднимает пистолет.
***
ЭПИЛОГ
— Если бы я не нашла эти треклятые ключи, то Зоя бы втаптывала в грязь меня каждый день всю оставшуюся жизнь, — Женя хмыкает.
Алина едва жмёт плечом. Ей, в общем-то, всё равно на чужие распри. В жизни есть вещи куда страшнее — и они живут в её груди бессилием и одержимостью. С остальным она, наверное, смогла бы жить почти дружески.
Звенит колокольчик. Открывается дверь, с едва уловимым скрипом петель — аккомпанементом раздавшемуся голосу:
— Женя, мне долго ждать?
Алина замирает и перестаёт дышать: кислород застревает в гортани вдохом, лопается, сгорает. Руки почти не слушаются, словно поражённые парезом. Перед глазами мелькают не прошенные картины: фотоплёнкой пережитого стресса, ещё одной травмой.
— Иду, — Женя изящно, пускай и поспешно соскальзывает со стула, хватая оба стакана, смартфон и сумку. В иной раз Алина бы восхитилась этой ловкости чужих пальцев, но сейчас едва заставляет себя поднять голову.
Александр Морозов стоит в дверях.
И смотрит прямо на неё.
У Алины под ногами разверзается земля.
У Алины внутри — бессилие, выжженное поле. Пепелище.
Слабая, какая же слабая. В сумке где-то лежит тот же пистолет и связка ключей — прямой билет к своему возмездию и возможности зайти на кладбище к родителям. Возможности, к которой она готова? Или нет?
Александр смотрит на неё ещё долгие секунды, прежде чем разворачивается, почти исчезая за дверью. Чёртов колокольчик звенит так тихо по сравнению с его голосом, забивающим гвозди в крышку гроба:
— Сними этот проклятый парик, — говорит он. И мимолётно оглядывается. — Я тебя вижу.