Выдыхаю, натягивая кислотно-салатовый пуховик, который я тоже купила по особой причине. Его самый нелюбимый цвет — салатовый, а для меня это была возможность ни в коем случае не быть девушкой, которая могла бы его хоть как-то привлечь. Я даже волосы себе отрезала с этим настроем, а он их очень любил. В основном потому что удобно было наматывать на свой кулак, чтобы делать со мной все, что ему хочется и как хочется, но это уже история…
…От которой снова в глазах появляются слезы.
«Твою мать…»
Ненадолго прижимаюсь спиной к своей двери, в тишине и темноте стараясь уровнять дыхание. Не хочу рыдать. Я делала это почти всю ночь, пока куталась в одеяле, как в коконе, чтобы отгородиться еще и от очередной попойки с русским роком на полную катушку.
«Интересно, а эта училка ходит и к ним отчитывать за «шумность», или этот спич только для меня?»
Усмехаюсь еле-еле, а потом отрываюсь от своего места — хватит, надышалась, пора и честь знать, а то опоздаю.
Ах да, кстати, у меня сегодня еще и день рождение, и единственный подарок, который у меня есть: Максимилиана я больше не видела. Надеюсь, что мой отъезд из города поможет ему наконец понять: клала я на его репутацию с прибором. Я хочу, чтобы обо мне просто все забыли…
Мерно и спокойно раскладываю йогурты по своим местам, когда боковым зрением вижу движение справа. Я не смотрю кто это, потому что по запаху кислой малины и сигаретного дыма понимаю — это Катя. Она стоит у хлебного отдела с еще одной нашей коллегой и смотрит на меня, что я чувствую, и когда слышу смех понимаю — очередная усмешка прилетает мне в спину.
Знаю, что это именно усмешка. Я для них что-то вроде груши для битья, как в принципе для всех в этом мире, судя по тому, что привело меня в Химки. В носу снова начинает колоть, но я держусь, потому что еще десять коробочек и я смогу пойти покурить. Кстати да, теперь я начала курить. Раньше этого никогда не делала, потому что сигареты очень плохо влияют на голос, а он, не смотря на то, что я не люблю петь, все же больше плюс, чем минус. Сейчас в этом плюсе отпало всякая необходимость. Я до сих пор уверена, что на сцену больше не выйду, потому что когда думаю об этом, меня начинает тошнить. По началу я надеялась, что меня просто переклинило, но затор в голове глобальный, тот что вряд ли рассосется до конца моих дней, а сигареты помогают. Они успокаивают. Иногда проснувшись среди ночи, я подолгу смотрю из своего окна, медленно скатываясь в свою личную, непроглядную тьму, и тогда я чиркаю зажигалкой. Мне действительно становится легче и проще…
Вот так и получается: в моей жизни ничего особо и не меняется, все, как по накатанной, так что и не за что зацепиться, чтобы помнить. Я с трудом отличаю дни, что бегут вперед, как и времени, которое протекает вроде невыносимо медленно, а я снова моргаю, и уже вечер. Моя смена закончена — я иду домой.
Но сегодня, кажется, провидение решает вмешаться, чтобы сказать «Хватит!». Мне теперь восемнадцать, так что кому-то сверху просто необходимо меня встряхнуть именно в этот день. Забавно, помню, как я ждала этого момента, как планировала…провести его с ним. Я хотела снять номер в какой-нибудь крутой гостинице на супер-высоком этаже, чтобы показать, что и такое бывает. Я ведь думала, что он ничего и не видел никогда, а оказалось, что он видел даже больше моего. Гораздо больше.
«Хватит об этом думать! В твоем дне рождении нет ничего особенного, а он? Хватит уже, умоляю…»
Перед тем, как толкнуть дверь, ненадолго застываю, уткнув в ладонь лоб. Снова мне нужно время, чтобы двигаться дальше, и когда я все таки это делаю, сразу замечаю компанию молодых людей прямо напротив. Вадим там главарь, это сразу видно. Он что-то рассказывает, парни громко смеются в такт, а смотрят с обожанием, будто он — царь. Мне в принципе то насрать, я просто прохожу мимо, закутавшись теснее в свой кислотно-салатовый пуховик.
— …Я с тобой разговариваю!
Вдруг меня грубо вырывают из моих мыслей, резко дернув на себя. Это Вадим, который походу дела что-то говорил, а я все прохлопала.
«Что ему нужно?» — блею даже про себя, хлопая глазами и вызывая усмешку.
Чувствую еще кое что, что мне не нравится — меня медленно окружают его дружки. Здесь, на парковке с черного выхода Пятерочки, нет камер. Это знают все работники, поэтому тут вечно курят и вообще творят всякий беспредел, по типу воровства прямо с фур с продуктами.
— Что молчишь, а?! Слишком крутая для нас, малышка?
Все, что здесь происходит — очень плохо. Медленно осматриваю их лица и вижу ухмылки, а потом понимаю, что эта ситуация, наверно, апогей всего, что со мной случилось.
«Что будет дальше? Они изобьют меня? Просто унизят? Или и они видят во мне шлюху, которую пустят по кругу?»
Не знаю, но когда Вадим делает на меня шаг, я вся сжимаюсь, закрываю лицо руками и начинаю плакать. Почему? Наверно потому что я понимаю — у меня не осталось сил даже на то, чтобы бороться за себя.
— Эй, малая, ты чего? — неожиданно раздается взволнованный голос Вадима, который кладет руку мне на плечо, но от которой я резко отшатываюсь.
Тяжело дышу, смотрю в пол, жду продолжения — ничего. Кажется, что парни обескуражены, даже несколько напуганы такой реакцией, ведь один из них неловко оправдывается.
— Мы ничего такого…это…Мы просто пошутить хотели…
Понимаю, что не гонят. Они просто придурки, не более того, поэтому разворачиваюсь, всхлипывая и продолжая сжимать себя руками, иду в сторону дома. Но за спиной слышу…
— Ээ…провожу ее на всякий.
Я не прошу, хотя этот жест и отсутствие нарисованного моим воображением продолжения заставляет меня немного, но снова поверить, что не все люди — уроды конченные.
Вадим ко мне не лезет. Он идет на расстоянии позади, ничего не говорит, только насвистывает какую-то мелодию под нос, а я в такт мерно всхлипываю. Я не против его общества при таком раскладе, но рада, когда «проводка» заканчивается. Я вижу вход в свое общежитие, и так увлекаюсь внезапно нахлынувшей радости, что не замечаю кое чего более важного: ледяного бугорка прямо под моей правой ногой. Поскальзываюсь. Вчера все таяло, а сегодня подморозило и, как итог, кое где был лед, а вот моя обувь — говна кусок. Подошва и без того скользкая ужасно, теперь совершенно подводит, и я лечу в сторону земли носом. Клянусь, это был бы финальный штрих моей черной полосы — сломать что-нибудь или выбить зубы, если не все вместе. Ничего не чувствую. Нет ожидаемой боли, а есть твердая поддержка вокруг живота, через миг сдобренная фирменным, дурным смешком Вадима.
— Фух! Успел!
Распахиваю глаза и понимаю, что до земли я так и не долетела, зависла примерно в тридцати сантиметрах, и все благодаря ему. Облегченно выдыхаю, что, естественно, не остается не откомментированным.
— Видишь? Я не такой гандон!
Рывком Вадим ставит меня на ноги, и теперь мы стоим друг напротив друга. Он улыбается во все тридцать два, как будто спас только что Землю от Армагеддона, я неловко тру предплечье.
«Надо поблагодарить что ли…» — коротко киваю.
Вадим перестает улыбаться, вместо того хмурит брови, а потом, почесав затылок под «модной» шапкой, которая ничего и не греет вовсе, а больше похожа на тюбетейку, говорит.
— Прости, что напугал. Я правда не хотел ничего такого, просто ты всегда молчишь и…это…у тебя, судя по всему, есть на то причины. Я понял. Больше не лезу.
«Снова надо поблагодарить?» — опять коротко киваю и туплю взгляд.
— Эм…у тебя тут…ээ…
Вадим подносит руку к моему лицу, и я было снова напрягаюсь, но его внимание направленно на мою убогую шапку, откуда он снимает перышко и показывает мне. Снова улыбается, да так заразительно, что я почти уверена, что отвечу ему тем же, но тут его с силой дергают от меня в сторону темного угла. Я в шоке, застываю, потому что только через несколько нанесенных, жестких ударов с явным к тому талантом. Я узнаю эти плечи из тысячи, так что ловлю еще дикий ступор. Сердце глухо стучит в горле, кончиках пальцев и висках — я совершенно не могу сдвинуться с места, пока до меня не доходит: