— Надеюсь, да.
— Он говорит, что не понимает, почему вы с ним так. Просто взбесился, когда узнал, что я всего лишь телефонистка. Знаете, чего я опасаюсь? Что тогда он сам сочинит личное интервью с Натаном Цукерманом и в Риме его выдадут за настоящее.
— Он предложил какие-нибудь варианты?
— Он предложил массу вариантов. Сами знаете, когда итальянец заводится…
— Кто-нибудь еще звонил?
— Он оставил один вопрос, мистер Цукерман. Один вопрос.
— Я уже ответил на последний вопрос. Кто-нибудь еще?
«Лора» — вот какое имя он ждал.
— Мелани. Три раза.
— Без фамилии?
— Без. Просто передайте, Мелани с Род-Айленда, вызов за счет вызываемого абонента. Он поймет.
— Штат большой — я не понимаю.
— Поняли бы, если бы приняли звонок. Вы бы тогда все поняли, — сказала Рошель, и в голосе ее появилась хрипотца, — всего за доллар. Потом вычли бы его из налогов.
— Я его лучше в банк отнесу.
Это ей понравилось.
— Я вас не осуждаю. Вы умеете экономить, мистер Цукерман. Готова поклясться, что вас налоговая служба не обдирает так, как меня.
— Забирают все, что могут.
— А как насчет налоговых убежищ? Макадамские орехи, случайно, не выращиваете?
— Нет.
— А скот не разводите?
— Рошель, я не могу помочь Королю рольмопсов, итальянцу или Мелани, и, как бы мне этого ни хотелось, вам я тоже помочь не могу. Ничего про эти убежища не знаю.
— Никаких убежищ? При ваших-то доходах? Так вам, должно быть, приходится отдавать до семидесяти центов с доллара. Вы что, сам себя обчищаете для развлечения?
— Мои развлечения серьезно расстраивают моего бухгалтера.
— Так что вы делаете? Ни убежищ, ни развлечений, а помимо обычных налогов еще дополнительные налоги Джонсона. Простите, но я скажу: если все и в самом деле так, мистер Цукерман, дядя Сэм должен перед вами на колени встать и задницу вам целовать.
Примерно то же несколькими часами ранее говорил ему инвестиционный консультант. Высокий, подтянутый, холеный джентльмен немногим старше Цукермана, с картиной Пикассо на стене кабинета. Мэри Шевиц, спарринг-партнер и жена агента Цукермана Андре и почти мать клиентам Андре, надеялась, что Билл Уоллес повлияет на Натана, поговорив со своим аристократическим выговором с ним о деньгах. Уоллес тоже написал бестселлер — остроумные нападки на спецслужбы, сочиненные действительным членом теннисного клуба. По словам Мэри, экземпляр разоблачительной книжки Уоллеса «Бесчестные прибыли» волшебным образом действовал на муки совести всех состоятельных евреев-инвесторов, которым нравилось считать, что к системе они относятся скептически.
Мэри ничем нельзя было удивить; даже на Парк-авеню, в верхней ее части, она не теряла связи с глубинами низов. Ее мать была ирландская прачка в Бронксе — надо было слышать, как она говорит «ирландская прачка», — и Цукермана она определила как человека, чьим тайным желанием было добиться успеха среди высших кругов белых протестантов-англосаксов. То, что семья Лоры как раз из таких, было, по стандартам прачки, только началом. «Думаешь, — сказала ему Мэри, — если прикинуться, будто тебе плевать на деньги, никто не примет тебя за ньюаркского еврея?» — «Увы, есть и другие отличительные черты». — «Не наводи тень на плетень своими еврейскими шуточками. Ты понимаешь, о чем я. Жид».
Инвестиционный консультант-аристократ был само обаяние, Цукерман был максимально аристократичен, а Пикассо «голубого периода» было все равно: о деньгах не слушать, не говорить, не думать. Картина о трагических страданиях полностью очищала воздух вокруг. В словах Мэри было зерно. И представить нельзя, что они говорили о том, о чем люди умоляли, ради чего лгали, за что убивали или просто работали, с девяти до пяти. Можно подумать, они говорили ни о чем.
— Андре сказал, что в финансовых вопросах вы куда консервативнее, чем в своих книгах.
Цукерман, хоть и не был одет так же изысканно, как инвестиционный консультант, по такому случаю говорил столь же учтиво:
— В книгах мне нечего терять.
— Нет-нет. Вы просто человек рассудительный и ведете себя так, как любой рассудительный человек. Вы ничего не знаете о деньгах, знаете, что ничего не знаете о деньгах, и, вполне понятно, что вы не очень расположены действовать.
Затем Уоллес целый час — так, будто это был первый учебный день в Гарвардской школе бизнеса — рассказывал Цукерману об основах инвестиций капитала и о том, что происходит с деньгами, когда их слишком долго держат в чулке.
Когда Цукерман собрался уходить, Уоллес ласково сказал: