— Если вам когда-нибудь понадобится помощь…
Спохватился…
— Непременно понадобится…
Они пожали руки, чтобы обозначить: они понимают не только друг друга, но и знают, как прогнуть мир в нужную им сторону. В кабинете Цукермана все происходило иначе.
— Глядя на меня, так, может, и не скажешь, но теперь я уже знаю, какие цели ставят перед собой творческие личности. За долгие годы я пытался помочь кое-кому вроде вас.
Самоуничижение. Громче имен, чем эти трое, в американской живописи не было. Уоллес улыбнулся:
— Ни один из них не знал ничего ни про акции, ни про облигации, но сегодня у всех них надежное финансовое положение. И у их наследников будет такое же. И дело не только в продаже картин. Они не больше вашего хотят заниматься торговлей. Да и к чему вам это? Вам надо работать дальше, не заботясь о состоянии рынка, и столько времени, сколько потребует работа. «Когда я думаю, что собрал все свои плоды, я не откажусь их продать, равно как я не стану отказываться от аплодисментов, если плоды хороши. Однако я не желаю обманывать народ. Вот, собственно, и всё». Флобер.
Неплохо. Особенно если Шевицы не предупредили Уоллеса о том, какие у миллионера слабости.
— Если мы начнем перекидываться цитатами из великих, где отрицается все, и лишь исключительность моего призвания неприкосновенна, — сказал Цукерман, — мы здесь просидим до завтрашней полуночи. Позвольте, я отправлюсь домой и обсужу все со своим чулком.
Разумеется, обсудить он это хотел с Лорой. Он все хотел обсудить с Лорой, но ее здравомыслия он лишился, и как раз тогда, когда на него навалилось так много. Если бы перед тем как от нее уйти, он сначала посоветовался с рассудительной Лорой, он бы, наверное, не ушел. Если бы они расположились в его кабинете, каждый с блокнотом и карандашом, они бы вместе просчитали, по обыкновению методично и практично, какие полностью предсказуемые последствия неминуемы, когда начинаешь жизнь заново в канун публикации «Карновского». Но он ушел в новую жизнь, потому что, среди прочего, ему уже было невыносимо располагаться с блокнотом и карандашом и просчитывать с ней все как обычно.
Прошло больше двух месяцев с тех пор, как грузчики вынесли из занимавшей весь этаж квартиры на Бэнк-стрит в Манхэттене его пишущую машинку, его рабочий стол, его ортопедическое рабочее кресло и четыре каталожных шкафа, набитые заброшенными рукописями, старыми дневниками, записками о прочитанном, новыми вырезками и пухлыми папками писем, скопившихся с университетских времен. А также унесли, по их подсчетам, около полутонны книг. Лора, поборница справедливости, настаивала, чтобы Натан забрал половину того, что они нажили вместе, вплоть до полотенец, столовых приборов и одеял, а он настаивал, что возьмет только мебель из кабинета. Пока дебатировался этот вопрос, они стояли в слезах, держась за руки.
Цукерману было не в новинку переносить свои книги из одной жизни в другую. В 1949 году, когда он отправился из родного дома в Чикаго, в его чемодане лежали комментированное издание Томаса Вулфа и «Тезаурус» Роже. Четыре года спустя, в двадцать, он отвез из Чикаго пять коробок классики — покупал подержанные, выкраивал из денег на жизнь — к родителям на чердак, где они хранились два года, пока он служил в армии. В 1960-м, когда он развелся с Бетси, с уже не его полок он забрал тридцать коробок; в 1965-м, разведясь с Вирджинией, он забрал почти шестьдесят; в 1969-м он увез с Бэнк-стрит восемьдесят одну коробку. Чтобы их разместить, по его чертежам построили полки — три с половиной метра высотой, по трем стенам его нового кабинета; но хотя прошло уже два месяца и, хотя книги в его доме обычно первыми вставали на места, на сей раз они так и оставались в коробках. Полмиллиона страниц — никто их не открыл, не перевернул. Казалось, существует только одна книга — его собственная. И всякий раз, когда он пытался о ней забыть, кто-нибудь ему да напоминал.
Цукерман нанял столяра, купил цветной телевизор и восточный ковер — все в тот день, когда он переехал в верхнюю часть города. Он был исполнен решимости, невзирая на прощальные слезы, быть решительным. Но восточный ковер явился первой и последней попыткой заняться «декором». С тех пор покупал он вяло — кастрюлю, сковородку, блюдо, полотенце для блюда, штору в душ, холщовое кресло, обеденный стол, ведро для мусора — по одной вещи зараз, и только когда без этого было уже не обойтись. Через несколько недель на раскладушке из прежнего кабинета, через несколько недель размышлений о том, не совершил ли он ужасную ошибку, уйдя от Лоры, он собрался с силами и купил настоящую кровать. В «Блумингдейле», вытягиваясь во весь рост и проверяя, у какой марки самый твердый матрац, — а по этажу ползли слухи, что видели Карновского, лично проверяющего матрацы одному Богу известно для кого еще и для скольких еще, — Цукерман сказал себе: не бери в голову, ничто не потеряно, это ничего не изменило, а если придет день и грузчики повезут книги обратно на юг Манхэттена, они и новую двуспальную кровать заберут. Они с Лорой заменят ей ту, на которой они спали вместе или не спали вместе последние три года.